Снова мне говорил один подполковник, что Куприн жил здесь, писал о том, как один офицер выкатил пушку на высоту и бил по дому, где наслаждался его соперник.

Сейчас в армии необычайная страсть к книгам (в основном к прозе). На каждом шагу встречаешь солдата с книгой — под машиной, в танке, у палатки в лагере, после нарядов в постели. У библиотеки стало в несколько раз больше читателей, читальный зал не вмещает всех желающих.

Бассейн, который стал гордостью всех кушкинцев, выстроен комсомольцами, и его полушутя-полусерьезно называют комсомольским озером.

Косолапов — хороший командир и самый примерный читатель. В его формуляре записаны: «Эконом. география», «История СССР», Шолохов, Вирта, Гончаров «Обрыв», Симонов «Рассказы», Гроссман «Степан Кольчугин», Коновалов «Университет», Лесков и Гашек, Павленко «Счастье» и «На Востоке», Л. Толстой и О. Форш.

Сегодня воскресный день: футбол, костер и открытие пионерлагеря, соревнование по плаванию, обсуждение романа «Сталь и шлак», в театре — «Коварство и любовь», в кино — «Лермонтов», в парке — танцы, в бассейне — купание.

Воскресный день кончился «Коварством и любовью» в клубе и костром в пионерском лагере. У костра дети пели, танцевали, много декламировали. Как всегда, конца у программы не было, потому что все юные кушкинцы хотели показать себя в разных жанрах. Толстый мальчик Виля Харитонов читал Пушкина, потом Крылова, потом пел песни из кинофильмов, потом держал ноты своего товарища-скрипача, который меня утром в парке остановил вопросом:

— Скажите, пожалуйста, в Москве есть соленоидный поезд?

— ???

И снова я вспомнил Куприна! Как мы в дальних заштатных гарнизонах резко ушли вперед, особенно в культурной жизни офицеров, их семей и солдат.

Вечером шла кинокартина. Оркестр играл в парке.

В этот же день футбол закончился со счетом, 2:0 в пользу пехотинцев Андреева. По местному радио передавали большой концерт самодеятельности, и я читал стихи.

Сюда переселился еще дед солдата Давиденко из Черкасского района, а отцу было тогда 12 лет. Двое сыновей остались, но один (то есть дядя) вернулся домой. Речка была узенькая, 50—100 метров, а теперь — 300; вся была в камышах, кругом — колючка. В 1918 году Сливицкий и фон Шульц бежали в Афганистан, генерал Востросаблин остался у красных. Наступал на Кушку Зыков с бандой из Тахта-Базара. Моргунов — телеграфист на станции — возглавил реввоенкомат. Его расстреляли, и теперь в честь него Моргуновка. Был здесь эшелон сипаев, но ушел. Запасы в Кушке были большие, на пять лет. В Кушке, Моргуновке (тогда Алексеевке), в Полтавке были добровольческие отряды, дети и старики стояли на сопках, наблюдали.

Председатель колхоза «Труд» — Сергей Васильевич Давиденко — родился здесь, это уже третье поколение здесь, на юге. Есть уже дети — четвертое поколение.

Крепость Геок-Тепе брали генерал Скобелев и полковник Куропаткин в 70-х годах. Под стены подводились фугасы. Теперь эти стены на южной стороне похожи на дувалы с окошками — низкие глиняные заборы.

За окнами вагонов весной шевелятся пески — идут стада черепах. С первой жарой они до осени зарываются в песок, ища прохлады.

Утро начинается игрой оркестра, зорей горнистов, топотом по плацу.

Рядом Индия, хребет Гиндукуш. На машинах приезжают иностранцы, берут бензин, покупают сахар, ткани и др.

Южный ветер, очень быстрый, идет из Индии.

Барханы увязаны травой салин — с длинными кривыми корнями.

Только мы отъехали, в вагон вошел Давиденко и, как со старым знакомым, улыбаясь, поздоровался со мной, потом с достоинством подал руку генералу:

— Председатель колхоза Давиденко.

И этого здесь не могло быть когда-то, чтобы поселенец или внук поселенца «ручкался» с генералом из Ташкента.

Разговорились. Поезд набрал скорость. Давиденко оживился и потянул нас к окну.

— Вот это наш ячмень молотят. Хороший ячмень. Вон там виднеется наша пшеница. А там животноводческий хутор.

Поля колхоза от афганской границы тянулись в глубь страны…

Вечерело. Сопки, которые в этом месте подходили вплотную к дороге, темнели. Солнце заходило за них, как за дувал. Потом показался тоненький бледный месяц, даже не серпик, а скорее всего серьга из девичьего ушка. Саксаул, казалось, отряхнув пыль, как и люди, задышал легче. Жара спала.

Светало. Над буро-зеленой степью обнаружилась багровая полоса, как отсвет далекого пожара. Полоса росла и неожиданно стала огненным шаром, вырвалась в небо. Рассвело. Пустыня еще не раскалена, она обманчиво прохладна, но через пару часов…

Ровно через месяц снова в Ташкенте. Прилетел за три часа. Внизу, под самолетом, пески, пустынные горы, высохшие реки. Потрясающее зрелище: кажется, что летишь над рельефной картой из папье-маше или замши. Песок разного цвета: оранжевый, желтый, серый, бурый. Есть полосы черные, есть темно- и светло-зеленые (это посевы или кустарники у арыков). Белеют солончаки, правильными кубиками попадаются дома. Пустыня очень ощутима, выпуклая, резко пересеченная дорогами и реками. За Сырдарьей начинается оазис, защищенный горным хребтом. Много зелени, ровные лесозащитные посадки над арыками, много воды: озера, бассейны, хаузы, реки, ручьи, болотца. Ташкент с высоты город большой, но разбросанный и невысокий. Зеленый.

Вчера в последний раз виделся со знакомыми ребятами. Они вернулись со стрельб, стреляли, метали гранаты, почти все выполнили, общий балл «отлично». Встретили меня как родного. Майор Кальченко рад, что его курсанты хорошо занимались. Курсанты и сержанты подзагорели, похудели, но бодрые и крепкие. Жара невыносимая в песках, спали под небом, не боясь фаланг и зем-земов (огромных ящериц). Прохладно было к утру. Шевцов запустил бородку (по фронтовой привычке). Его называют Вершигора. Шевцов снова с Чеховым. Взял 4–5 томов и блаженствует.

Рассвет в 6 часов начинается петушиной какофонией, в которой можно уловить правильное «кукареку» способных кочетов. Потом начинают трубить ишаки и маневровые паровозы. Солнце выходит уже после этой увертюры. Идет оно не спеша, как избалованный публикой актер. Утром в пустыне, да и в городах предпустынных прохладно, и не хочется верить, что через пару часов начнется форменное поджаривание живых людей. На песок босой ногой не ступишь и с непокрытой головой не выйдешь.

Шел с И. Е. Петровым от штаба. Говорили о Кушке. Он там с Курбаткиным провел 1931 год.

— Это было золотое и горячее лето.

К Кушке Петров неравнодушен. Подробно рассказывает о ней и расспрашивает.

Сад у него, или, вернее, цветник, большой.

— Сам вырастил старые яблони и посадил цветы: розы, гладиолусы. Здесь же лимоны в кадках, зреет виноград.

Его адъютант подражает ему и в этом. Он тоже водил меня по маленькому дворику вокруг одной урючины и сливы.

Петров — человек. Приятно, что о кушкинском ловеласе С. — на мое о нем отрицательное замечание — сказал:

— Терпеть не могу — подхалим.

Фамилий и географических названий знает тьму…

Выгоревшее за лето обмундирование заменено перед осенним смотром новым, еще коробящимся.

Фронтовые солдаты и офицеры настроены по-боевому. Военный заряд не пропал до сих пор, передавшись лучшим людям из пополнения. Армия у нас сейчас в полном порядке. И если нас тронут, то держись! Разговор о борьбе за мир. Старший сержант Бедный — здоровяк, фронтовик — жалеет, что мы не можем поддать американцам в Корее.