Закарпатье, 1946-1947 Год рождения Я родился даже не в двадцатом. Только по стихам да по плакатам знаю, как заваривалась жизнь. Знаю по словам киноэкранов, знаю по рассказам ветеранов первые шаги в социализм. Нет, не довелось мне с эскадроном по лесным, по горным, по гудронным, по степным дорогам кочевать. …Я родился даже не в двадцатом, и в гражданскую одним солдатом меньше полагается считать. Но зато, когда в сорок четвертом стреляным, прострелянным и гордым вышел полк на горный перевал, немцы, побратавшиеся с чертом, сразу позавидовали мертвым, ну, а я забыл, что горевал о своем рожденье с опозданьем, что не смог в семнадцатом году рухнуть ночью на гудящем льду, выполнив особое заданье. Полк идет. Костер у каждой тропки озаряет пропасти и лес. Огонек мигающий и робкий заревел и вырос до небес — это осветили закарпатцы в каменных ущелиях проход. …Был тогда сорок четвертый год. До конца еще полгода драться. Но на миг мы ощутили все мир в его невиданной красе. В Рахове шумела детвора, в Хусте пели песни до утра, в Мукачеве заседала власть — в этот миг свобода родилась, как у нас в семнадцатом году! Полк уже по Венгрии идет. И готов я на дунайском льду рухнуть ночью, выполнив заданье. И мой сын, услышав обо мне, погрустит в тревожной тишине, что родился тоже с опозданьем. 1947 Закарпатье Я не знал, что за горным кряжем есть такая страна, где слышна и русская песня, и украинская слышна. Не читал я об этом в книгах, а по карте не разберешь: то ли песни шумят в долине, то ли реки шумят, то ли рожь? Я по улице Льва Толстого на рассвете вошел в городок. В каждом домике закарпатцы знали Пушкина назубок. Углекопы и лесорубы выходили навстречу мне и расспрашивали о нашей победительнице-стране. Я гордился моей державой, и меня любовь провела от села на чешской границе аж до раховского села. Виноградари и землеробы угощали терпким вином. Я рассказывал. И вставали сталинградские рубежи. — Расскажи нам о Ленинграде и о Ленине расскажи! Я рассказывал. И вздымался, прорывая узлы блокад, город — родина революций, гордость Родины — Ленинград. И спокойно смотрели на запад закарпатские мужики, ощущая пожатье крепкой и всегда справедливой руки. …Я по просеке вышел в поле, и казалось — на тысячу верст озаряет страну сиянье негасимых кремлевских звезд. 1947 Баллада о трактористе Он пришел из черноземных мест рядовым полтавской МТС. У Миколы линия своя: ездить в отдаленные края. …Вот он выезжает со двора — перед ним пологая гора, переполосована земля на единоличные поля. Тесно на бедняцкой полосе: полгектара вспашешь — и уже лебеда висит на колесе, разворачивайся на меже. Никогда не видел он межи, только фронтовые рубежи. Первый раз он пашет — не поет, «подкулачником» себя зовет. Надоело! Крикнул за кустом: — Я вспашу, поделите потом! И пошел — да через весь массив. Ахнули, увидев, мужики. До чего же горный склон красив! До чего просторы широки! И село задумалось всерьез. …Я потом слыхал от старика, что организован там колхоз имени Миколы Чумака. 1947–1948 Дорога в Карпатах Хлеб и соль я поберег — далека дорога. Нужно вдоль и поперек этот край пройти. Я не пожалею ног — стран таких немного. Можно десять пар сапог износить в пути. Виноградная лозá оплетает села. Как безумная слеза — мутное вино. Широко раскрыв глаза, пыльный и веселый, через реки и леса я иду давно. Я иду по склону гор — будто поднят полог: не видал я до сих пор скал таких и трав. Начинает разговор спутник мой — геолог. Затеваем жаркий спор, в споре каждый прав. Он показывает мне голубую глину. Я о мачтовой сосне говорю ему. В предвечерней тишине, выйдя на равнину, я увидел, как во сне, горный кряж в дыму. Переходят речку вброд пастухи и козы. Лесоруб домой идет, лесоруб спешит. Оплетают небосвод бронзовые лозы. После песен и забот Закарпатье спит. Только я один не сплю — путь держу на Севлюш. До чего же я люблю по ночам брести! До чего же я люблю под ногами землю! А над головой люблю звездные пути! |
