Почва здесь обладает несказанным плодородием. Любые виды овощей превосходно приживаются. Мы пополнили сады и огороды губернатора и приходов разнообразными семенами, привезенными из Парижа. Они прекрасно сохранились и доставят новые радости местным жителям.
Урожаи маиса, ячменя, пшеницы и гороха могут сравниться лишь с чилийскими. Европейские земледельцы даже не догадываются, что возможно подобное плодородие. Средние урожаи пшеницы — от сам-семьдесят до сам-восемьдесят, наивысшие — сам-сто шестьдесят. Фруктовые деревья пока очень редки здесь, однако климат для них самый благоприятный. Он несколько отличается от климата южных провинций Франции. Зимой здесь не бывает сильных холодов, при этом летняя жара намного умереннее по причине постоянных туманов, господствующих в этой стране, которые сохраняют влажность почвы, столь необходимую для растений.
Лесные деревья — это пиния, кипарис, каменный дуб и западный платан. Эти деревья растут редко, и невысокие травы, по которым очень удобно ходить, покрывают лесную почву. Здесь также встречаются степи, простирающиеся на много лье, которые богаты разнообразнейшей дичью. Почва, хотя и благоприятная для растительности, песчаная и легкая. Я полагаю, она обязана своим плодородием влажности воздуха, поскольку орошается очень плохо.
Ближайший к президио водный поток находится в двух лье. Старинные мореплаватели назвали этот ручей, протекающий возле миссии Св. Карла, Монастырской рекой. Слишком большое отдаление от наших фрегатов не позволило нам набрать там воду. Мы пополнили запасы воды в прудах, располагающихся позади форта. Вода там весьма посредственного качества и едва растворяет мыло. Монастырская река, обеспечивающая водой миссионеров и их индейцев, могла бы орошать и их поля, если приложить немного труда.
С самым теплым чувством я собираюсь рассказать о мудром и благочестивом поведении священнослужителей, которые с такой преданностью исполняют задание своей церкви. Я не скрою того, что представляется мне достойным порицания в их внутренних порядках, однако я заявляю, что по отдельности каждый из них добр и человечен. Кротостью и милосердием они смягчают суровые правила, предписанные им их вышестоящими чинами.
Признаюсь, что я, будучи более сторонником прав человека, чем теологии, пожелал бы им дополнить принципы христианства законодательством, которое постепенно превратило бы в граждан людей, чье положение в настоящее время почти не отличается от положения рабов-негров в наших колониях, управляемых с величайшей мягкостью и человечностью.
Я прекрасно сознаю крайнюю сложность подобного замысла. Я знаю, что представления этих людей очень ограниченны, еще меньше в них постоянства, и если бы с ними не обращались все время, как с детьми, они бежали бы от тех, кто взял на себя труд наставлять их. Я также знаю, что рассуждения почти не действуют на них, что на их чувства нужно воздействовать сильно и что телесные наказания, с наградой в удвоенной пропорции, до недавнего времени были единственными методами, применяемыми их законодателями.
Но разве не под силу пылкому усердию вкупе с величайшим терпением донести до небольшого числа семей преимущества общества, основанного на правах человека, установить среди них право собственности, столь соблазнительное для всех людей, и, посредством этого нового порядка вещей, привлечь каждого к соревнованию в возделывании полей или другом полезном занятии?!
Я признаю, что прогресс этой новой цивилизации будет очень медленным. Усилия, которые необходимо приложить к нему, утомительны и тяжелы. А театры, со сцен которых нужно призывать к нему, очень далеко, и аплодисменты никогда не услышит тот, кто всей своей жизнью заслужил их.
Я также не побоюсь заявить, что одних человеческих намерений недостаточно для подобного свершения и что единственно воодушевление религии и те награды, которые она обещает, могут воздать за неизбежные жертвы, огорчения, труды и разнообразные опасности для жизни. Мне остается лишь пожелать немного больше философского отношения этим строгим, милосердным и набожным людям, которого не хватает в их миссионерской работе.
Я уже делился своим нелицеприятным мнением о монахах Чили, чье в целом неподобающее поведение показалось мне скандальным[113]. С такой же правдивостью я намереваюсь изобразить этих людей, проявляющих истинно апостольское рвение, которые отвергли праздную жизнь монастырей, чтобы посвятить себя всевозможным заботам, трудам и огорчениям. По своему обыкновению, я расскажу о них, излагая нашу собственную историю, и представлю на суд читателя то, что мы увидели и узнали во время нашего краткого пребывание в Монтерее.
14 сентября вечером мы встали на якорь в двух лье от залива, в виду президио и двух судов, стоявших на рейде. Каждую четверть часа они стреляли из пушки, чтобы показать нам положение якорной стоянки, которую туман мог скрывать от нас. В десять часов вечера штурман корвета «Фаворит» прибыл ко мне на корабль в баркасе и предложил провести наши фрегаты в порт. Корвет «Принцесса» также отправил баркас с лоцманом к «Астролябии».
Мы узнали, что эти два испанских корабля находятся под командованием дона Эстебана Мартинеса, лейтенанта фрегата из департамента Сан-Блас провинции Гвадалахара. По приказу вице-короля Мексики, к этому порту была приписана маленькая эскадра, состоящая из четырех 12-пушечных корветов и одной шхуны. Их главным назначением было снабжение поселений Северной Калифорнии всем необходимым. Именно на этих кораблях были совершены две последние испанские экспедиции к северо-западному побережью Америки. Иногда их также посылают в качестве почтовых судов в Манилу, когда нужно срочно доставить туда королевские приказы.
В десять часов утра мы снялись с якоря и встали на рейд в полдень. Испанцы приветствовали нас семью пушечными выстрелами, и мы салютовали в ответ столько же раз. Я отправил к губернатору офицера с письмом испанского министра, которое получил во Франции перед нашим отплытием. Оно было распечатано и адресовалось вице-королю Мехико, чья власть распространяется и на Монтерей, хотя он находится в тысяче ста лье от столицы.
Мсье Фагес, комендант форта и губернатор обеих Калифорний, уже получил приказы о том, что нас следует встретить так, словно мы его соотечественники. Испанцы исполнили эти приказы с предупредительностью и участием, которые вызвали живейшую признательность с нашей стороны. Они не ограничились любезными выражениями — быки, овощи и молоко были доставлены к нам на борт с величайшей щедростью.
Стремление угодить нам даже стало предметом соперничества между командующим корветами и комендантом форта. Каждый из них желал исключительного права обеспечивать все наши нужды, и когда пришло время оплачивать счета, мы были вынуждены настаивать на том, чтобы они взяли с нас деньги. Овощи, молоко, птицу, а также помощь солдат гарнизона в доставке к нам воды и древесины мы получили бесплатно. За быков, овец и зерно мы заплатили настолько умеренную цену, что для нас стало очевидно: нам выставили счет лишь потому, что мы настоятельно потребовали его.
Щедрость мсье Фагеса дополнялась самыми учтивыми манерами: его дом был нашим и все его подчиненные были в нашем распоряжении.
Вскоре в Монтерей прибыли отцы миссии Св. Карла, расположенной в двух лье от президио. Столь же любезные с нами, как и офицеры форта и двух корветов, они пригласили нас на обед в свою миссию и пообещали познакомить самым подробным образом с ее порядками, а также с жизнью индейцев, их ремеслами, новыми нравами и, вообще говоря, со всем, что может представлять интерес для путешественников. Мы охотно приняли приглашение — мы бы и сами не побоялись просить о подобном, если бы нас не опередили. Было решено, что мы выезжаем через день. Мсье Фагес изволил сопровождать нас и взял на себя обязанность обеспечить нас лошадями.
После поездки по узкой равнине, покрытой воловьими стадами, на которой было лишь несколько деревьев, чтобы служить приютом для животных во время дождя или сильного жара, мы поднялись на холмы и услышали звон колоколов, возвещающих о нашем прибытии: губернатор послал вперед всадника, чтобы предупредить монахов.
