Становилось всё светлее, проглянуло солнце. Я вспомнил, что близился вечер, когда решил «немного полежать». Выходит, всю ночь спал, предоставленный воле волн и Господа Бога. Мимо проходили тысячетонные баржи, проносились моторки, плыли брёвна и подмытые рекой деревья. А я спал… О, ужас!
Выпутавшись из тальниковых зарослей, в которые забилась лодка, я налёг на вёсла, выгребаясь на чистую воду. Течение подхватило, понесло дальше. Скоро я догадался, что иду левым берегом Малой Сосьвы.
Я сделал это! С Божьей помощью перемахнул через Обь.
К концу дня на высоком взгорье показалось большое село. Блики вечерней зари играли на золочёных куполах собора. Сомнений нет — это Берёзово!
Ночь я провёл в палатке, поставленной на железной палубе заброшенного плашкоута. Поутру оторвал лиственничную доску от ветхого тротуара, заросшего травой, изрубил для костра. Лиственничное дерево, закаменев, живёт столетиями, и быть может, по этому тротуару ходил ещё Меншиков?
После завтрака, подгоняемый нетерпением пройтись по местам ссылки именитого князя, я отправился в село. С трепетным благоговением подошёл к собору Рождества Пресвятой Богородицы. построенному в 1786 году по благословению Тобольского митрополита Павла (Конюскевича) на месте деревянной церкви, построенной в 1729 году Светлейшим князем Александром Даниловичем Меншиковым. У входа в собор мемориальная плита гласит: «Князь Меншиков А. Д. сослан в Берёзово в 1728 г. Будучи истинным христианином построил в ссылке церковь во имя Рождества Пресвятой Богородицы, близ алтаря которой погребён в 1729 г.».
Вокруг шумят вековые ели и сосны. Сколько им лет? Может, как я сейчас, он стоял здесь, когда гулял среди них со своими детьми?
Неподалеку от собора на мраморном постаменте высится бронзовый бюст Меншикова. У его основания на каменных плитах высечены надписи: «Кавалер орденов Андрея Первозванного, Александра Невского, Прусского ордена Чёрного Орла, Польского ордена Белого Орла, Датского ордена Белого Слона». «Благодарная Россия сподвижнику Петра Великого Светлейшему князю Меншикову Александру Даниловичу». «Памятник сооружён по инициативе общества «Князь Меншиков». Передан в дар Берёзову в год 400-летия».
На окраине соснового бора, на высоком обрывистом берегу оградка с витиеватой вязью из металлических прутьев. Ажурный крест и надгробная плита: «Княжне Меншиковой Марии Александровне (1711 — 1729) от всех скорбящих».
Высоко в небе курсом на Салехард гудел самолёт. С реки доносился шум дизелей буксира, толкающего две баржи. В ветвях сосен копошились какие–то пичуги. По берёзовской улице, поднимая пыль, проезжали иномарки. Возле школы слышались звонкие детские голоса. А я грустно стоял у оградки покойной княжны. Восемнадцати лет умерла девица от оспы. Заразилась, надо полагать, во время длительного переезда из Санкт — Петербурга в этакую северную даль. Слегла в постель и больше не встала. Безутешен был в страшном горе её отец, ещё недавно всесильный вельможа. Вот здесь, у могилы дочери, обливаясь слезами, подолгу стоял он с непокрытой головой, глядя с высокого берега Сосьвы на белоснежную равнину схваченной льдом реки. Поскрипывали на морозе стылые вековые сосны. Было тихо и безлюдно вокруг. Лишь несколько приземистых изб чернели в сумерках уходящего короткого северного дня. От них к могиле княжны вела натоптанная в снегу тропинка. Больше некуда было ходить герою петровских баталий. Не было тогда здесь ни этого собора, ни речного вокзала, ни магазина–супермаркета, ни бетонной дороги на центральной улице Ленина. Не гудели в небе самолёты, не рокотали моторы речных судов, не носились по улицам села автомобили. Не было благоустроенных домов, школы, больницы, краеведческого музея. Ничего не было.
В тоске, убитый горем и обидой, нанесённой ему сворой многих врагов его былого величия, умер он вскоре после смерти дочери.
Слава тебе, достойный сын Отечества нашего! Ты многое сделал для России, для укрепления её могущества. Ты вместе с Петром Великим строил флот, был участником победных сражений при Азове, Гангуте и Гренгаме. Вечная тебе память, Александр Данилович! Потомки чтут твои заслуги и всегда будут помнить их. Величественный, дорогостоящий монумент, воздвигнутый на месте окончания твоего самоотверженного жизненного пути — лучшее тому доказательство.
На следующее утро я проснулся от хлопанья полога. Свирепый ветер чуть не сдул палатку с плашкоута. От реки, вздыбленной волнами, несло холодом. Небо, обложенное чёрно–фиолетовыми тучами, вот–вот могло разразиться ливнем. Я срочно стал убирать палатку, но дикой силы ветер вырывал её из рук. Я едва успел перенести вещи на возвышенное место, как метровой высоты волна накатилась на плашкоут, смыла остатки костра, схлынула, чтобы с ещё большей силой слизнуть с ржавой палубы мусор и шмотья мха. Не представляю, что было бы со мной, не проснись я раньше этого бешеного прилива. Ещё несколько минут я носился к речному вокзалу, перетаскивая туда свой походный скарб. Хлынул ливень. Под крышей пристани я переждал дождь.
Ветер стих так же неожиданно, как и налетел. Столкнув лодку на воду, я продолжил свой путь в Никуда, в конце которого никто не поставит мне даже деревянного креста, не говоря уже о бронзовом бюсте.
И снова мой резиновый челн покачивается на волнах между небом и водой.
День жаркий. Раздевшись до трусов, разбросав ноги по круглым бортам, закинув руки за голову, млею под солнцем. Спать не хочется. Читать или слушать трепатню из радиоприёмника тоже нет желания. Хочу лежать и думать. Перебирать в уме события прожитой жизни, погружаясь в скрытые глубины памяти.
А может не нужно ворошить прошлое? В противном случае придётся воссоздать и другие, далёкие от моря эпизоды, и дневниковые записи превратятся в нескончаемую «мыльную оперу» сродни «Санта — Барбаре».
Но из песни слова не выкинешь. Жизнь есть жизнь. Она кидала меня как судёнышко в шторм, в разные стороны. И кем я только не был в ней?! Оперуполномоченным уголовного розыска, учителем русского языка и литературы, корреспондентом газеты и егерем зверопромхоза, электриком на авиазаводе и машинистом электровоза, охранником на хлебокомбинате и офицером–воспитателем в казачьем кадетском корпусе.
Всего пережитого, доставшегося мне одному, хватило бы на десяток чужих жизней. И о каждой из них, полной встреч с интересными людьми, ярких впечатлений и рискованных приключений, можно писать книгу.
Но — увы! Уже не успеть. Поезд ушёл! Каждому овощу — свой сезон! Нет уже ни сил, ни желания раскручивать совсем не морские сюжеты на драматические, трагические и комические темы.
Близится Салехард. Там заканчивает свой неудержимый бег полноводная Обь. Вливаясь в Обскую губу, растворяется в ней, становясь частью Карского моря, Северного Ледовитого океана и всего Мирового. Испаряясь, поднимается влажными облаками к небесам, выпадает дождями и снегом. Ручейки побегут с гор, соберутся в речки, сольются в реки. Круговорот воды в природе!
Так и моя жизнь–река оборвётся в тундровом Заполярье, но продолжится ручейками–внуками Максимом и Андреем. И всё повторится. С той лишь разницей, что побегут они своими путями, пробивая себе новые русла.
Так было всегда. Так есть. И так будет.
Моя река–жизнь делала много крутых поворотов, резких зигзагов. Неожиданным поворотным моментом стала работа… в уголовном розыске. Я снова безрассудно сунул голову в петлю, которая легко могла затянуться на моей шее.
В последних числах октября, когда китобоец «Вдохновенный» готовился покинуть родной Владивосток и отправиться в Антарктику, на судно явились два парня. Потёртые рукава пиджаков, линялые вьетнамские рубашки, которые сколько не наглаживай, всё равно выглядят мятыми, стоптанные туфли красноречиво говорили, что у молодых людей серьёзные финансовые затруднения.
— Геннадий! Тебя какие–то бичи спрашивают… Возле трапа на пирсе дожидаются, — окликнул меня вахтенный матрос.
Бич (beach) — по–английски — пляж, взморье, приставать к берегу. «Бичами» в портовых городах в прошлом называли моряков, отставших от судна по разным причинам, скитавшихся на берегу в ожидании своего судна из плавания или в поисках другого, более подходящего. Позже «бичами» стали презрительно прозывать безработных, грязных бродяг, неопрятных тунеядцев и пьяниц. Впрочем, как я уже говорил, людей этого сорта ещё называли «богодулами».
