С шипением перекатывались через палубу волны, ударяли в ограждение ходового мостика, рассыпались мириадами брызг. Вой и свист ветра заглушали гул дизелей, непрерывно бухающих в машинных отделениях. С бортов стекали струйки воды из системы охлаждения — их горячий пот. Зазвонил телефон в гребном электроотделении. В трубке грохот и шум. И бодрый голос Бориса Далишнева:

— Гена! В машине темновато… Лампочка в плафоне перегорела… Сделай, чтобы всё абдемаг было!

Лампочек под рукой нет. Запасные в шкиперской на полубаке. Но как дойти до кладовой по палубе в такую волну? С минуту выжидаю, высчитываю секунды, за которые волны накрывают палубу и сбегают с неё. Вот нос судна погрузился, и вся передняя часть скрылась в зелёной воде… Вот носовая часть поднялась, и вода хлынула в клюзы, освобождая мокрую палубу. Успею добежать!

Я рванулся к двери шкиперской, но не успел ухватиться за рукоятку клинкета, поскользнулся, упал, вскочить не успел, как тотчас оказался по шею в воде. Палуба ушла из–под ног, и на несколько секунд я оказался плавающим в открытом море. Судно взлетело на волне, вода, стекая с палубы, протащила меня по цепям, болтам к правому борту, ударила о кнехты. С мостика в мой адрес полетели матюги вахтенного штурмана. Я попытался вскочить, но опять не успел, палуба опустилась, и я снова оказался на уровне забортных волн. И счастье, что, отхлынув, они не унесли и меня с собой. С ушибами, насквозь мокрый, я лихорадочно вскочил, открыл дверь и лишь захлопнул её за собой, как она вздрогнула от мощного удара волны. Обратный путь с коробкой лампочек я пробежал без падений, покрываемый с мостика всё теми же отборными ругательствами.

С одним блювалом, самым крупным, пришвартованным по правому борту, и с парой других, чуть меньше, подвязанных за хвосты один за другим по левому борту, мы потащились к плавбазе. Распространяя вокруг себя тошнотворную вонь от жиротопных котлов, в окружении стаи мельтешащих в прожекторном луче чаек–глупышей и сновавших в воде акул, «Слава» лениво качалась в сотне миль западнее Гавайев. За её кормой, в очереди на разделку, на стальных тросах тащились киты, добытые другими китобойными судами флотилии. К ней, к матке своей, на полную мощь четырёх дизелей упирался против шквалистого ветра «Робкий». В свете его бортовых огней на фоне тьмы и пенных волн ужасающим блеском сверкали плавники на хвостах чудовищ. Они по краям обрезаны для удобства транспортировки и затаскивания убитых китов в слип плавзавода. Время от времени судно сотрясается от тяжёлых ударов китовых туш.

С китами, подхваченными за хвосты слева и справа, «Робкий» напоминал собой запоздавшего охотника, тащившего к светившему в темноте костру длинные ветки — подхватив подмышки под обе руки. Или усталого дачника, убиравшего с участка срубленные старые яблони — комлями вперёд, ветвями, чтобы не мешали — назад. Шквалистый ветер навалился с такой силой, что «Робкий» начал раскачиваться, зарываться носом и принимать воду на палубу. Она гудела под ударами волн, которые, шипя, носились по отмытому до желтизны дощатому настилу, не успевая уйти за борт. Временами волна, разбившись о фальшборт, подхваченная ветром, проносилась над ходовым мостиком, обдавая нас тучей брызг. Брякали якорные цепи, вибрировал корпус, отчего дрожали поручни и тряслись переборочные двери, позванивали тарелки в посудном шкафу на камбузе. То и дело задиралась корма, и оголённый винт рвал воздух. Всё труднее судну взбираться на водяные валы с многотонными тушами. Всё яростнее накатываются волны на низкую палубу «Робкого», гремя цепями клюзов. Клочья белой пены срываются с их гребней. И вот уже всё тонет в рёве шторма, заглушающего перестук дизелей, молотящих на полную мощь. Слышны глухие удары о борта: китовые туши со скрежетом царапают их торчащими гарпунами.

Далеко за полночь визгливый лай Светки возвестил о подходе к «Славе», окутанной облаком пара, пропитанным тошнотворным запахом ворвани — китового жира. Мы отдали китов, и взлетая на волнах, заболтались рядом с плавбазой в ожидании почты. Днём раньше в район промысла приходил танкер из Владивостока, и каждый из нас надеялся на посылку или письмо. Стрела крана брякнула на палубу «Робкого» плетёную корзину, окованную обручами. В ней оказалось несколько обшитых серой тканью ящиков, мешок с газетами и письмами. Лишь только пустая корзина поднялась вверх, как «Робкий» затрясся в нетерпеливом ожидании бега и словно застоявшийся конь рванул в непроглядную штормовую ночь.

Одна из посылок предназначалась мне. Покинутая мною Тася, не теряя надежд, прислала бутылку прекрасного армянского коньяка «Арарат», коробку засахаренных лимонных долек, плитку шоколада и носовой платок, надушенный, с вышитыми инициалами. В письме, политом слезами, девушка клялась в любви, умоляла не забывать её, обещала встретить с путины. Вот этого ещё только не хватало! Однако, за посылку спасибо!

В такую болтанку мне опять дурно и не до выпивки. Я отдал коньяк и шоколадку милейшему Чугунову. Добродушное лицо первого электромеханика расплылось в благодарной улыбке. Ласково поглаживая бутылку и сочувствуя моей морской болезни, он готов хоть всю путину стоять вахту один. Набив рот кислыми лимонными дольками, я пластом упал в койку, где тошнота переносилась легче. Колыхалась в такт качке занавеска, и пепельница из уральского малахита, ударяясь в ограничительные планки, елозила по столу.

14 июля. Суббота.

09.00. Солнечно, жарко. Блестят капельки росы. Ночью несколько раз принимался дождь, кропил мелкой моросью. Спал хорошо. В палатке тепло и сухо. Судя по испарению влаги и духоте к вечеру, наверно, опять соберётся дождь с грозой.

12.30. Подходил к борту танкера «ТН‑6–10», стоявшего на якорях посреди реки. Парни–курсанты из Новосибирского речного командного колледжа имени Семёна Дежнёва кинули мне «выброску» — капроновый конец с оплетённым металлическим шариком. Ухватился за него, и они подтянули плот к корме, преодолевая сильное встречное течение. Капитан танкера дал несколько навигационных советов. От него я узнал, что отсчёт километров после Сургута пошёл от Салехарда, то есть на уменьшение в числах, которыми размечен фарватер от Бийска до Обской губы.

14.00. Кучи облаков темнеют. При ярком солнце накрапывает дождь. «РТ‑736» с двумя баржами, гружёными песком, пошёл вниз. «БТ‑161» вслед за ним протащил баржу с вездеходной техникой. Идут грузы нефтяников и газовиков: балки–вагончики, бульдозеры, трубоукладчики.

18.20. Сизые тучи. Погромыхивает гром. Сверкают молнии. Быть грозе с ливнем. Ищу место для высадки. Подходящего нет. Тальники, травы, залитые водой. Но вот что странно: высоко надо мной в направлении через реку на противоположный левый берег, смутно угадывающийся в тонкой нитке на горизонте, летят большие стрекозы. Вот одна просновала — комаров на лету хватает. Вот другая. Там ещё и ещё. Летят стрекозы над широкой рекой, не боятся надвигающейся грозы. Хлынет дождь, такой как вчера — не сдобровать красавицам, негде им будет укрыться от ливня. Собьёт на воду, утонут. Но они преспокойно летят и все в одну сторону. Видимо, эти чуткие к атмосферным перепадам луговые модницы знают, что не будет дождя. И если так, то насколько же примитивны в сравнении с ними наши метеорологические приборы!

Капризный встречный ветер поднял волну. Под его напором гнутся ветки тальника. Шумит листва. Небо померкло, стало иссиня–чёрным: вот–вот хлынет дождь!

Плыву в Никуда! А если человек не знает, к какой гавани он держит путь, для него ни один ветер не будет попутным.

Я торопливо натянул на себя непромокаемый костюм — «химзащиту». Впопыхах напролом через траву и кусты заехал на плёс. Глубина по шею. Закрепился за чахлую берёзку, приготовился встретить бурю. Но гром погремел, тучи пронеслись, и небо прояснилось, расцвеченное радугой. Солнце брызнуло яркими лучами на мой плот, осветило плёс, реку, волны на которой, утихомириваясь, становились всё тише и скоро улеглись совсем.