Студенческие годы — незабываемое время!
Тощий живот, подтянутый до последней дырки на ремне. Блуждания по Океанскому проспекту в надежде встретить знакомых, у кого можно было бы поужинать или занять «трояк до стипона». Весёлые истории учёбы и общежития. Скушные лекции по общеобразовательным предметам. Сдавали экзамены «не мытьём, так катаньем». Но только не знаниями. Студент — он же хитрая бестия! В ступе его не утолчёшь, на одном месте не утопчешь! Палец в рот ему не клади — оттяпает!
Декан филологического факультета Татьяна Петровна Санникова, хромоногая старушка, преподавала «Введение в литературоведение».
Каждая её лекция начиналась примерно так:
— Сижу я как–то на даче у Шолохова… Разговор зашёл о его ранних донских рассказах… Кстати, именно в тот вечер Михаил Александрович согласился с моими замечаниями к учебнику Абрамовича… Можете его не читать… Готовьтесь к экзаменам по моим конспектам.
Или:
— В последний раз, когда мы встретились с Александром Фадеевым, в беседе за чашкой чая писатель согласился со мной, что Тимофеев в новом учебнике по литературоведению даёт не совсем правильную оценку соцреализму… Записывайте мои лекции и готовьтесь по ним…
А то:
— В личной переписке с Виктором Астафьевым мы не раз касались темы взаимоотношений человека и природы…
Ещё так:
— Василий Шукшин позвонил мне, пригласил в Сростки… Он тогда снимал «Калину красную»…
Со всеми–то известными писателями она встречалась, со всеми пила чай.
На одной из таких лекций я громче допустимого перешёптывался с какой–то студенточкой, чем вызвал недовольство самолюбивой и тщеславной бабуси.
— Гусаченко! — резким, скрипуче–дребезжащим голосом подняла она меня с места. — Развлекаетесь?! Сегодня вы пробежали по лестнице, чуть не сбили с ног и даже не поздоровались…
— Извините, Татьяна Петровна… Не заметил…
— Меня-я?! Декана факультета?! Не заметили? Не знаю, не знаю, как будете сдавать мне экзамен…
Я сел, как ошпаренный кипятком… Привычку Санниковой брать студентов измором знали все. Редко кто получал у неё положительную отметку с первого захода. Сидящие в актовом зале сокурсники сочувственно смотрели на меня: «Ох, и влип же ты, парень!» — говорили их взгляды.
Но служба на флоте не прошла даром.
На другой день я караулил декана у лестницы. Вот она, ступенька за ступенькой, шкандыбает, припадая на левую ногу, на четвёртый этаж. Перебегаю на другое крыло, взлетаю этажом выше, проношусь по коридору и спускаюсь ей навстречу.
— Здрасте, Татьяна Петровна!
Вежливо, с поклоном говорю.
— Здравствуйте, — сухо отвечает она.
Я не сдаюсь. Каждый день, то снизу, то сверху иду навстречу и всё одно:
— Здрасте, Татьяна Петровна…
Капля камень долбит. Если капать долго и в одну точку. Оттаяла душа зловредной служительницы «Альма матери». На последнее моё приветствие она ответила заметно подобревшим голосом:
— Здравствуй, Гена!
И вот экзаменационная сессия катит в глаза.
У дверей аудитории толпятся несчастные заложники «Введения в литературоведение». Какой–то шутник хохмы ради прилепил на них листок с надписью: «Оставь надежду, вся сюда входящий». Вырывают зачётки из рук тех, кто «имел удовольствие пообщаться с любимым литературоведом». «Неуды» следуют за «неудами».
Словно кролику перед пастью удава деваться некуда: надо входить.
Вошёл. Взял билет. Пробежал глазами и сердце захолонуло в зелёной тоске: «Концепция революционных мотивов в романе А. М. Горького «Жизнь Клима Самгина».
Мало того, что не читал этой книги, да ещё и «концепция»! Провал! Пролёт полный!
Полчаса сижу с умным видом, карандаш покусываю.
— Вы готовы, Гена? Идите отвечать…
Ласково так обратилась.
Делать нечего. Вдохнув тяжко, сажусь перед ней и с ходу — терять–то нечего:
— Татьяна Петровна, я готовился только по вашим конспектам. В них всё так ясно, так понятно. А Тимофеева почитал — такая белиберда… Абрамович тоже, не понять что… Вот если бы ваши лекции учебником издать…
— Вы… находите? И готовились по конспектам моих лекций? Похвально, похвально…
— Да, Татьяна Петровна… Не согласен я с определением соцреализма Тимофеевым… И с Абрамовичем не согласен… Ваша позиция в этом вопросе представляется более правильной…
— Хорошо, Гена… Ну, рассказывайте… Какая там у вас тема в билете?
SOS! Спасите наши души!
Бросаю последний козырь.
— Татьяна Петровна… А когда вы встречались с Шолоховым, вы касались темы соцреализма в его «донских рассказах»?
Оня сняла очки, протёрла стёкла платочком, опять надела, благодарно взглянула на меня. «Ну, хоть один поверил в мои встречи с писателями, в которые и сама начала верить», — наверно, подумала Татьяна Петровна и с упоением стала описывать встречу с Шолоховым, но уже не на даче у него, а на берегу Дона.
Вдруг спохватилась, взглянула на часы:
— Давайте, Гена, вашу зачётку!
Пять! И в скобках: «Отл.», — написала она.
Осторожно, на цыпочках, вышел я, словно боясь растрясти только что свершившееся чудо.
— Ни фига себе! Поверить невозможно! — изумлённо ахнули сокурсники, заглянув в мою зачётную книжку.
Ещё бы! Мне и самому не верилось.
С «закидонами» были и другие «преподы».
Особой придурью выделялся среди них преподаватель «Зарубежной литературы» Электрон Григорьевич.
Своим лекциям он неименно предварял рассказ о швейцарских часах, якобы доставшихся ему от бабушки — «ф, ганцуженки».
«Закидоны» же Электрона Григорьевича заключались в том, что на каждой экзаменационной сессии у него в почёте были либо «дураки», либо «умники». Старается студент показать знания, Электрон Григорьевич издевается над ним каверзными вопросами, «валит» бедолагу–умника. Оказывается, дураки на сей раз в моде у него. Несут они всякую чушь. Электрон Григорьевич хохочет, за живот хватается:
— Надо же! Орфей, говорите, чувак, который бродит по аду и на гитаре наяривает! Пять! Давайте зачётку!
А в другой раз «дураков» без ножа режет, «умников» восхваляет. И на каждой сессии все дружно восклицали:
— Кто прошлый раз у него в моде был? Дураки или умные?
И рядились из–за часов Электрона Григорьевича.
— Ты учил, ты и так сдашь… А я ничего не знаю… Я про часы спрошу…
Дело в том, что часы Электрона Григорьевича были спасительной палочкой–выручалочкой для самого нерадивого студента. Достаточно было на экзамене спросить:
— Электрон Григорьевич! Который час?
Преподаватель степенно тянул за серебряную цепочку, вынимал часы из карманчика жилета, говорил время.
— О, никак это швейцарские часы?
— Да, это часы знаменитой фирмы «Павел Бурэ»…
— О! И где вы приобрели такие дорогие часы?
Начиналась длинная, всем известная история про бабушку — «ф, ганцуженку», в ходе которой бралась зачётка и возвращалась с «пятёркой».
У преподавателя «Истории Японии» косоглазого Серова свой кураж. Входил в аудиторию, объявлял:
— Кто согласен на «тройку», зачётки на край стола!
Не успевал договорить — гремели, сдвигаясь, стулья, и стопа зачёток вырастала на столе.
Как жил в общежитии — кино и немцы! Смеху подобно!
Нас в огромной комнате проживало семнадцать человек с разных факультетов. Не все по утрам спешили на лекции.
Крепыш в очках, выпивоха и лодырь с физико–математического Юрка по прозвищу Скандальщик из–за прогулов и двоек не получал стипендию, но родители ему регулярно присылали с Сахалина деньги. Юрка до обеда спал, потом бежал в магазин за поллитровкой. Самой заветной мечтой Юрки было, проснувшись поутру, увидеть перед собой ведро водки и черпак в нём. Сговорившись втайне от него, мы сбросились со стипендии по пятёрке, купили двадцать поллитровок «Московской», раскупорили бутылки и слили водку в ведро. Потихоньку подставили к кровати спящего Скандальщика. Такой запахан пошёл по комнате, я вам скажу… Юрка проснулся, носом заводил. Голову приподнял, а перед ним ведро водки и ковшик плавает в нём. Ну, потом такая общая пьянка пошла… Прибежал комендант, долго грозился всех нас выселить.
