— Прямо настолько, что совсем никак неприемлемо?

— Ну, гадесское олово по обычной нормальной цене идёт, но его редко когда достаточно закупить удаётся — почти всё идёт в Рим или в Карфаген и дальше — в Элладу и Египет, и получается, что мимо Массилии. А то олово, что привозят с севера кельты, в три раза дороже гадесского, и его тоже очень мало. А рабов те же самые кельты продают недорого, и проще использовать их. Даже ослы себя не оправдывают — рабы дешевле…

— Аглея, не утомляй нашего римского гостя этими низменными разговорами о рабах и механизмах! — вмешалась александрийка, — Разве за этим мужчины приезжают в Коринф? И о том ли должна говорить с мужчиной красивая и образованная коринфянка? Ну, не сразу о любви, конечно, это было бы слишком вульгарно, но хотя бы уж о высоком искусстве! — ага, и трётся при этом выпуклостями так, что ясно и ежу, на какое искусство она намерена вскоре свернуть беседу.

— Ну, об искусстве — так об искусстве, — покладисто согласился я, — Захожу вчера в лавку бронзовщика Леонтиска, а у него закрыто — он, скотина лысая, говорят, уже пьян! А я так хотел посмотреть его новую Артемиду Охотницу, которую он отлил на днях…

— А я видела её позавчера! — тут же лихо оседлала тему александрийка, — Но что в ней хорошего? Это же просто ужас какой-то!

— Странно, я слыхал — отличная работа.

— Нет, ну он, конечно, искусный мастер, и натурщица ему позировала красивая, но ведь так же нельзя! Это же прямо подрыв устоев какой-то! Будь моя воля — я обвинила бы его в святотатстве!

— И в чём ты усматриваешь святотатство?

— Ну, во-первых, он беззастенчиво отступил от канона. Кто и когда изображал Артемиду полностью обнажённой? И где её лук со стрелами? Всё, что имеет хоть какую-то связь с охотой — это наброшенная ей на ногу львиная шкура. Но когда же это Артемида охотилась на львов? Во-вторых, разве его Артемида — эллинка? Где у него канонический эллинский профиль её лица? Это же варварка какая-то, и разве это не оскорбительно для великой эллинской богини? И как она стоит! В разнузданной вызывающей позе — не в охотничьем смысле, а в эротическом. Поза подчёркивает её телесные достоинства и вызывает вожделение к ней как к обыкновенной земной женщине! Даже Афродиту не пристало изображать подобным образом, а тут — Артемида, никак не связанная с плотской любовью. Так богинь не изображают!

— Ну, красивая женщина разве не должна вызывать вожделение у мужчин?

— Земная женщина, но не богиня. И в-третьих, даже сама красота его модели-натурщицы святотатственна. Она оскорбительна для эллинских женщин!

— И чем же она для них оскорбительна?

— Слишком длиннонога, слишком полногруда, слишком крутобёдра — в общем, слишком красива. И при этом она какая-то — ну, слишком живая, что ли? Так нельзя! По сравнению с ней священный эллинский канон выглядит каким-то бесформенным…

— Ну так тебе-то что до того? Ты и сама не вполне канонична и как-то, я бы сказал, не проигрываешь от этого…

— Верно, но мне это можно — я ведь земная женщина, а не богиня, — гетера явно набивалась на комплимент по поводу своей «сверхбожественной» внешности.

— Тогда что именно тебя оскорбляет в этой работе Леонтиска?

— Но я ведь не о себе говорю, а вообще…

— А «вообще» красивых эллинок статуя красавицы оскорблять не должна, а некрасивым никто не виноват в том, что они уродились такими, а не лучшими. Я же считаю, что хорошая женская скульптура должна формировать у мужчин хороший вкус к женской красоте, и если эта последняя работа Леонтиска хотя бы вполовину такова, как ты мне описала — она должна мне понравиться.

— Ну, я ведь и не говорю, что Леонтиск бездарен. Он, конечно, талантлив, но лучше бы он применял свой талант в общепринятых рамках. Ты ведь уже видел, конечно, его Медузу Горгону? Это же просто ужасно!

— А по-моему — очень даже хороша.

— Так ведь в этом-то и весь ужас! Чудовище, которое должно вызывать страх и отвращение, он изобразил красавицей! А самое ужасное — это её волосы-змеи, которые выглядят как пряди пышных густых волос — таких, какие редко увидишь у эллинок…

— Именно! И этим — особенно хороша!

— Да кому она такая нужна! За два года так никто и не купил!

— Вот и прекрасно! Прямо как нарочно меня дожидалась. Вот, представь себе, Аглея, — я обернулся к массилийке, — У всех общественные источники воды — тонкая струйка, слабенько вытекающая из пасти львиной морды. А я вот теперь хочу сделать у нас на городской площади фонтан — заказать тому же Леонтиску или кому-нибудь вроде него сногсшибательную бронзовую красотку с амфорой на плече — и чтоб фонтан бил прямо из горлышка амфоры.

— Такого нет нигде в Элладе, и это выглядело бы чудесно, — оценила идею аулетрида, — Но Леонтиск не работает с большими размерами. У него и небольшие-то статуэтки покупают нечасто…

— Тем лучше — нам больше достанется, гы-гы!

— К счастью, мастера по крупным скульптурам в манере Леонтиска не работают, — злорадно сообщила Федра, — Не найдёшь ты в Коринфе скульптора для задуманного тобой фонтана.

— Ну, не найду — так не найду. Тогда — тем более нужны образцы, на которых будет учиться наш собственный.

— И в Риме одобрят такие неканонические работы?

— А кто их там увидит? Мы — испанские римляне и живём в Испании. И всё, что мы ищем и приобретаем здесь — для нашего испанского города, а не для Рима.

— Ну, разве что так… Варварам — да, должно понравиться, — понимающе кивнула александрийка, — Но что мы всё о каких-то диких и грязных варварах? Если уж тебе по вкусу только варварское искусство, так может быть, поговоорим лучше об истории?

— В интерпретации гетер?

— А чем она плоха?

— Ну, если в сожжении Александром Персеполя повинны месячные Таис Афинской, то чьи месячные или климакс повинны в отравлении самого Александра?

— Ты считаешь, что его отравили? Есть, конечно, и такая версия — у нас немало таких людей, которые в любой исторической случайности усматривают чьи-то тайные козни. Но даже будь это и правда, то Таис тут совершенно ни при чём. Она, конечно, была одно время любовницей Александра, но расстались они без ссор, и ей абсолютно не за что было ему мстить.

— А кроме той Таис, значит, больше и некому было? — ухмыльнулся я.

— Версия о карфагенском посольстве и вовсе смехотворна! Нет, ну я, конечно, понимаю, что вы, римляне, вынесли две тяжёлых войны с Карфагеном, и для вас вполне естественно приписывать своему недавнему врагу любые мыслимые и немыслимые злодеяния. И заинтересованность в смерти Александра у Карфагена, конечно, была. Но хотеть и мочь — далеко не одно и то же. Кто допустил бы их к питью или пище великого царя? Подкуп царского виночерпия? Сильно сомнительно!

— Согласен.

— А почему? — не поняла Аглея.

— Не пойдёт на это слуга, — пояснил я ей, — Ясно же, что царский виночерпий и так вознаграждается щедро, а служба непыльная, и он ей дорожит. Чем его соблазнять? Повышением по службе? Так по СВОЕЙ службе он и так уже на самом верху, а другой, на которой будут и ответственность, и суровый спрос за упущения, ему и даром не надо. Это же слуга, который привык ПРИСЛУЖИВАТЬ, а не СЛУЖИТЬ. Царь к нему милостив, иначе не держал бы в виночерпиях, а у нового и любимчики новые будут — тут он рискует потерять от смены царя гораздо больше, чем приобрести…

— А в чём был выигрыш Карфагена от смерти Александра?

— Это срывало его поход на Запад, который он не только замышлял, но и уже полным ходом к нему готовился. Строился мощный флот, в Эритрейском море абсолютно ненужный, а в Египте восстанавливался старый канал из Аравийского моря в рукав Нила, по которому этот флот можно было вывести уже в Ливийское море. А какая ещё цель на западе была достойнее богатого Карфагена? Тем более, что Александр уже объявил городу войну за его помощь Тиру, просто отложил её до окончания своего восточного похода. Да и по суше до города было не так уж далеко от уже подвластного Александру Египта. Кроме того, судя по пропавшему флоту Неарха, часть флота наверняка должна была обогнуть Африку, чтобы неожиданно для всех войти во Внутреннее море с запада. Зачем такие трудности, если не замышлялось противоборство с карфагенским флотом? Каковы бы ни были дальнейшие планы царя, первой жертвой готовящегося похода должен был стать Карфаген…