— Бежим туда, Владик!

— Бежать не надо. Спугнем. Надо идти тихо-тихо, чтобы веточка под ногой не хрустнула. У них сторожа выставлены, когда они играют. Их врасплох не застанешь.

Пробирались через ельник осторожно, на цыпочках, сдерживая дыхание. Но вот из-под елки глянул на Олега беленький цветочек, на кончиках веточек у него будто мелкие горошинки.

«Ландыш», — подумал Олег.

И чем дальше шли, тем больше было цветов. Забыв об осторожности, Олег закричал:

— Ой, ой! Владька, смотри, сколько ландышей!

Шедший впереди Окаемов остановился, повернулся к товарищу:

— Тише ты, тише!

Вышли на солнечную полянку. Здесь тоже вели хоровод черемушки и рябинки. А за полянкой, сбившись в кучки, протягивали к небу позолоченные ветки голые осинки, точно упрашивая солнце одеть их поскорее в пышные праздничные одежды, такие же как у черемушек и рябинок.

— Слышишь, слышишь? — Владик указал в сторону осинника.

— Я слышу такой шум, как у нас в школе в большую перемену. Везде поют, кричат на всякие лады. Тут где-то и дрозды, и сороки, и синички, и голуби.

— Голубей слышишь? Так это не голуби. Это тетерева так воркуют, как будто ручей бурлит…

— Ой, Владик! Пойдем скорее туда!

Владик припал к земле и, как змея, пополз через поляну.

— Вот так, Олег. Ползи за мной, а то тетерки нас заметят, тревогу поднимут.

— Тут, Владик, какие-то кулаки из земли торчат, — шепотом сказал Олег, следуя за товарищем. — Больно неудобно ползти.

— Ничего, ползи. Это пиканы. К вечеру они уже листьями выстрелят. Весна ведь!

Тетеревиный ток был на прогалине между осинником и опушкой реденького соснового бора. На рассвете первым сюда прилетел старый косач-токовик. Опустился на поляну, прошелся, осмотрелся, прислушался. Когда же убедился, что кругом все спокойно, тихо, он на весь лес свистнул своему птичьему роду-племени: «Чу-фыш!».

Дескать, здесь все в порядке. Собирайтесь на наш весенний праздник, пора начинать песни, танцы, петушиный бой.

Затем токовик приосанился, крыльями пробороздил по земле, лирой распустил хвост, опушенный белыми перьями, еще раз чуфышкнул и пошел по кругу, завел песню, заворковал, забурлил, подражая разыгравшимся весенним ручьям.

На зов токовика с шумом стали слетаться косачи. Все они черные, с сизым оттенком, будто в старомодных фраках. Из нагрудных карманов торчат кончики белых платков. А брови у каждого красные, густые, дугами. Косачи опускались в реденький осинник, служивший как бы прихожей. Здесь они приводили себя в порядок: точно перед зеркалом вытягивали шею, приподнимались на цыпочки, распускали то одно крыло, то другое, а затем, подбодрившись, смело выходили на лесную поляну в хоровод.

Сперва они делали все то же, что и токовик, — чуфышкали, ворковали, ходили по кругу, — потом стали задевать друг друга крылом, загораживать дорогу, сходиться грудь с грудью, петушиться. Но до драки пока что дело не доходило.

Самый разгар праздника начался с прибытием тетерок. Прилетели они на солнцевсходе, когда верхушки широких сосен окрасились в густой багряный цвет, а кора на деревьях стала отсвечивать червонным золотом. Усевшись поудобнее на самых верхних ветках и поглядывая вниз, тетерки словно говорили, прихорашиваясь в своих скромных серых платьях:

«Ко-ко! Мы прибыли. Начинайте, пожалуйста».

Старый токовик, надувшийся, как футбольный мяч, ускорил движение по кругу. Теперь он уже не свистел, не чуфышкал, а только беспрерывно ворковал, что-то бормотал на своем птичьем гортанном языке. Голова его была высоко поднята, шея дрожала от напряжения в голосе, острые крылья врезались в еще не просохшую влажную землю, выпустившую зеленые усики, а хвост, точно веер, плавно покачивался.

Молодые косачи, разбившись на пары, как в кадрили, расходились в стороны, ворковали и чуфышкали, делали круг, а потом бежали друг другу навстречу, взлетали и сталкивались в воздухе грудь о грудь, падали, снова разбегались и снова сшибались так, что сыпались перья. Творилось что-то удивительное. Лесная прогалина, будто ярмарочная площадь, кипела от птиц.

Но вот одна из тетерок предупредила сверху:

«Ко-ко, ко-ко! Будьте осторожны. Слышала какой-то подозрительный щелчок».

Гул сражения на минуту притих. Бойцы вытянули шеи, стали оглядываться вокруг, прислушиваться. Солнце уже высоко поднялось над лесом и сильно припекало. В ближайших рощах и перелесках наперебой пели и щебетали птахи. Ничто, казалось, не нарушало обычной лесной жизни. Молчали на деревьях и тетерки.

Разгоряченные боем, взволнованные петухи снова зашумели, кинулись в драку. Снова замелькали в воздухе, точно в водовороте, черные птицы, полетели перья. Заходил по кругу, покачивая головой, приосанившийся, напыжившийся старый токовик.

«Ко-ко-ко, ко-ко-ко!» — уже тревожно, в смятении опять заговорила с вершины сосны сторожкая тетерка. Повернувшись на ветке, она вспорхнула и улетела. За ней поднялись все остальные тетерки.

Бой мгновенно прекратился. Первым поднялся и улетел токовик. Это был сигнал для всех. И вслед за ним взметнулись петухи, кинулись в разные стороны.

И тока как не бывало.

— Я тебе говорил, дальше не ползи, вспугнешь! — поднимаясь с земли и скинув с себя черемуховые ветки, с досадой сказал Владик.

— Я из-за куста плохо видел главного петуха, — оправдывался Олег. — Уж больно он красиво вышагивает и воркует. Такой важный, как индюк.

— Ты хоть его заснял?

— Конечно! Сделал несколько кадров.

Вскоре после этого дня лесник собрался в объезд по своему участку. Ребята попросили, чтобы он взял их с собой.

— Я же поеду на лошади верхом, — сказал отец Владика. — Но, если хотите, провожу вас до Голой горы, а к вечеру за вами заеду. Согласны?

Ребята с восторгом согласились и начали укладывать в рюкзаки хлеб, вареные яйца, консервы, плащ-палатку и, конечно, фотопринадлежности.

Ранним утром наши путешественники двинулись в путь. На молодой, еще не окрепшей зелени жемчужной пыльцой лежала роса, искрилась, дрожала. Солнце еще не поднялось,, но выпустило из-за Голой горы золотые иглы и прошило ими ясное голубое небо. А под горой, в лесах, еще лежала синь, и только начали просыпаться всю ночь дремавшие на ветках пичуги. Голоса их были неуверенные и разрозненные, птицы словно прислушивались и раздумывали: а что же, пора или не пора начинать в полный голос?

Узенькая, малонаезженная дорога пролегала через покосные елани, углублялась в лесные чащи, петляла между деревьями, выбивалась на просветы и снова, прямая, ровная, устремлялась к белому горному хребту. До Голой горы от кордона, казалось, рукой подать, она вся была на виду, на ней можно было разглядеть нагромождение скал, отвесные утесы, леса, взбежавшие до первых каменных россыпей. Однако было уже пройдено много километров, за это время солнце успело выкатиться из-за горы, раскалиться добела, крепко припечь начавших уставать ребят, а до горы все еще оставалось далеко. Было такое впечатление, что люди идут, идут, а гора от них отступает.

Наконец вот и подошва горы! Расставшись с лесником у Горелого мосточка, перекинутого через ручей, ребята под веселый и дружный гомон птиц стали подниматься в гору. Подъем сначала был пологий, а потом все круче и круче. По еле заметной тропинке, прячущейся в глубоких и мягких мхах, сперва шли густым ельником, потом осинником, опять редким ельником, в котором то тут, то там мелькали молоденькие березки и длинные тонкие рябинки, тянувшиеся к высокому ясному небу.

Тропинка потерялась совсем. Начались стелющиеся липняки, карликовые березки с потемневшими искривленными стволами. Идти стало трудно, на каждом шагу приходилось пробираться сквозь сплошные заросли, обходить все чаще попадавшиеся большие обомшелые камни, будто сброшенные с горы в давние времена разыгравшимися сказочными великанами. Впереди шел Владик. Небольшой, коренастый, ловкий, проворно действуя руками и ногами, он расчищал товарищу путь и покрикивал: