Гомон в комнате утих.

— Мы должны присудить переходящее Красное знамя лучшей бригаде завода. Дебатировать этот вопрос нечего, поскольку цифры говорят сами за себя… — Федулин вынул из папки разграфленную бумажку. — За истекший квартал лучших показателей добилась бригада товарища Бабушкина, которая оборудует новый керамзитовый цех. Монтаж агрегатов бригада завершила досрочно, сейчас ведет испытания. Средняя дневная выработка — двести сорок процентов, наивысшая по заводу…

Предзавкома выдержал паузу, чтобы до всех дошла эта цифра. Чтобы все почувствовали вкус этой цифры: двести сорок процентов.

И, кажется, все участники заседания вкус этой цифры почувствовали. По комнате пронесся одобрительный гул. Все со значением посмотрели друг на друга. А потом все стали смотреть на Колю Бабушкина, который сидел с краю стола.

Его, вместе с остальными бригадирами, пригласили на это расширенное заседание, и он тут уже заседал пятый час подряд.

Николай, конечно, заметил, что все на него смотрят. Вон, издали, смотрит на него Черемных, подмигивает: дескать, не робей, парень, — от славы не убежишь… С нежной улыбкой смотрит на него председатель завкома товарищ Федулин: он доволен впечатлением, произведенным цифрой… Смотрят и бригадиры, хотя им, надо полагать, завидно малость… Одним словом, смотрят все.

Кроме Павла Казимировича Крыжевского, который дремлет, сидя на стуле, зажав между острых сухих колен палку с рукоятью.

— Таким образом, по итогам квартала, — стал закругляться Федулин, — переходящее Красное знамя мы должны присудить бригаде Бабушкина, Есть другие мнения? Возражения есть?..

— Какие могут быть мнения?

— Двести сорок процентов…

— Возражений нету.

— Голосуем!

Некоторые члены завкома, не дожидаясь, пока Федулин спросит: «Кто «за»?» — уже потянули вверх руки. Им хотелось поскорей разделаться с последним пунктом повестки дня, так как заседание длилось без малого пять часов и этот последний пункт ни у кого не вызывал сомнений: двести сорок процентов…

— У меня есть возражение, — поднявшись с места, сказал Коля Бабушкин. — Наша бригада не может принять знамя.

По комнате снова пронесся гул. Но на этот раз — гул неодобрительный. Все опять посмотрели на Колю Бабушкина. Но теперь смотрели совсем иначе: с явным изумлением, с открытой насмешкой, скривив губы, вздернув брови, сняв очки, надев очки…

Коля Бабушкин сглотнул подкативший к горлу комок и тихо повторил:

— Мы не можем принять знамя.

«Что-то ты зарываешься, парень!.. Странные вещи говоришь. Какая-то у тебя путаница в голове — не впервой замечаю…» — Черемных нахмурился.

«Плохо же вас, товарищ Бабушкин, политически воспитывали, если вы не желаете принимать переходящее Красное знамя…» — председатель завкома профсоюза Федулин брякнул о чернильницу крышкой.

А Павел Казимирович Крыжевский вдруг зашевелился, открыл помутневшие от дремы глаза и чуть повернул голову — ухом вперед: он в последнее время туговат стал на ухо.

— В нашей бригаде случилось чрезвычайное происшествие, — сказал Николай. — Мы недавно узнали, что монтажник Ведмедь, который работает… который работал в нашей бригаде, подрядился строить церковь на Меридианной улице… Мы замечали, что он отлынивает от сверхурочной работы в цехе и подводит товарищей, но про это не догадывались. А потом — сами увидели. Случайно увидели…

Ропот пронесся по углам.

— Завкому об этом известно?

— Дирекция знает?..

— Товарищи, — вмешался Черемных, — дирекция знает об этом случае. Меры приняты. По настоянию бригады, в которой работал Ведмедь, он уволен с завода. Комсомольская организация треста «Джегорстрой», где Ведмедь состоял на учете, исключила его из рядов…

— Правильно!

— Пускай в дьячки наймется…

— Такой ради денег на все пойдет!..

— Верно, товарищи, — густым басом перекрыл выкрики Черемных. — Все это верно… Но почему из-за одного отщепенца должен страдать весь коллектив? Ведь все остальные члены бригады — настоящие энтузиасты! Работают, не считаясь со временем, порой — с утра до ночи, а нужно — так и ночью… И свое отношение к поступку Ведмедя они уже выразили, изгнав его из бригады… Я не принимаю довода, высказанного Бабушкиным. И не разделяю его щепетильности. Вместе с переходящим Красным знаменем бригаде выдается денежная премия — вполне заслуженная премия! Отказываться от нее неразумно. Пускай меня извинит Бабушкин, но мне-то известно, что половину своего заработка он отсылает родителям, в деревню. И армейская гимнастерка, которая на нем, — это единственный костюм…

— Чего не знаете, не говорите, — полез в амбицию Николай. — Куплено уже.

— Молодец. — Черемных усмехнулся. — Но ты купил, а ребята еще собираются покупать. А Мелентьев жениться собирается…

— Женился уже.

— Тем более.

Черемных сел.

— Красное знамя мы принять не можем, — твердо заключил Николай. — Не можем. Потому что теперь на всей нашей бригаде пятно… Знамя — это… как орден. Это даже больше ордена — знамя. И мы его принять не можем.

У завкомовского сейфа, прислоненное к стенке, стояло красное знамя. По правде говоря, сейчас и видно-то не было, что оно красное. Не было видно, какого оно цвета, — поверх полотнища, обмотанного вокруг древка, надет защитный чехол. Это знамя, вместе с чехлом, завком приобрел по безналичному расчету в магазине «Культтовары». На знамени была выткана надпись: «Лучшей бригаде», — как раз подошло. В магазине «Культтовары» продавались знамена и с другими надписями: «Передовому предприятию», «За отличное обслуживание», «Будь готов — всегда готов», а также персональные вымпелы с бахромой.

Завком профсоюза совсем недавно купил это красное знамя. Его еще никому не присуждали. Так оно и стояло покамест возле сейфа — прислоненное к стенке, спеленатое.

— …в девятьсот пятом году, в Лодзи. Мы шли со знаменем по Петроковской… Солдаты стреляли залпами, по команде. Но они стреляли выше цели — они не хотели нас убивать… Тогда офицер спрятал свой палаш и взял у солдата винтовку…

Начала этого рассказа никто не слыхал. Никто даже не заметил — среди общего гомона, — как Павел Казимирович заговорил. И говорил он совсем тихо, будто для самого себя. У них, у стариков, есть такая привычка — ни с того ни с сего ворошить старое. Их всегда одолевают разные воспоминания… Он сидел на стуле — сухонький, аккуратный, — зажав меж колен палку, сложив на рукояти морщинистые, бледные кисти рук. Он говорил очень тихо, с хрипотцой, то и дело сбиваясь на отроческий ломкий дискант…

Никто не слыхал начала этого рассказа. Теперь все слушали, оцепенев.

— …когда Ежи Ковальский упал, знамя взял Хаммер — он тоже был членом комитета. Знамя не успело упасть… Но тот офицер хорошо стрелял, и он все время целился в знаменосца. Хаммер тоже упал… И тогда знамя поднял Мариан Стрык. Мы хотели забрать у него знамя, потому что он тоже был членом комитета, — а всего в комитете было пять человек…

По окнам полоснул ветер, шершаво ударил в стекла снежной пылью. На минуту померкли и снова налились светом уличные фонари.

— В тот день мы потеряли весь комитет… Это, конечно, было ошибкой. Мы много ошибок допустили тогда. В Лодзи… Нельзя было жертвовать такими людьми, как Ежи Ковальский и Хаммер. Мы остались без руководства, и потом началась стихия…

Павел Казимирович печально развел руками.

— Когда Хаммер умирал — от раны, последним из пятерых, — он плакал и просил прощения. «Я все понимаю, — говорил он. — Но я не мог иначе. Ведь это — Красное знамя!»… Да…

Крыжевский задумчиво пожевал мягким, беззубым ртом.

— Это знамя мы сберегли до семнадцатого года…

Окна скреб ветер. Сильно пуржило — к весне. Шальные космы снега обвивались вокруг фонарей.

И в комнате, у лампы, вились затейливые космы. Надымили табакуры — хоть сдохни, если ты некурящий. Пять часов идет заседание.

— Видите ли, товарищи… — Председатель завкома Федулин шевельнул крышку чернильницы. — Мы не можем не принять во внимание… Тем более что бригада Бабушкина категорически отказывается принять знамя… В таком случае мы должны присудить Красное знамя другой бригаде. — Федулин заглянул в разграфленную бумажку. — Хотя показатели у других бригад ниже. Например…