Владимир Савельевич с откровенной мольбой взглянул на Хохлова.

Он уж конечно раскаивался, что нарушил свое инкогнито. Не хватало еще этих разговоров, от которых тошнит и дома. Случилось именно то, чего он так боялся, — вот сейчас начнется зрительская конференция. Рассказывай им о творческих планах. О Чарли Чаплине. Про Тамару Макарову, про Инну Макарову…

А он ведь сюда не для этого приехал. Он приехал за делом.

Платон Андреевич, уловив этот взгляд, догадавшись о его терзаниях, поднялся с места.

— Ну, дорогие коллеги, — сказал он, — большое вам спасибо. Была очень интересная беседа. Пожелаем нашему гостю…

Володя благодарно приложил руку к сердцу.

— Вас тут какой-то мальчонка дожидается, — сообщила тетя Мотя, когда они, направляясь в свой «люкс», проходили мимо ее дежурного закутка. — Давно… Говорит, вас ему нужно, Платон Андреевич.

— Мальчонка? Давай его сюда.

Из закутка вышел долговязый паренек в синей тужурке, какие обычно донашивают после техникума, никак не могут расстаться. Вид у паренька был довольно робкий.

— Здравствуйте, — сказал он Володе Одеянову. — Товарищ Хохлов, у меня…

— Я — Хохлов, — восстановил истину главный геолог.

Паренек окончательно скис, понурился и замолк.

— Прошу. — Хохлов распахнул перед ним дверь «люкса». — Выкладывайте, что там у вас.

Покосившись на богатые портьеры, посетитель начал сызнова:

— Товарищ Хохлов, у меня к вам просьба… Переведите меня отсюда на другой участок. В Скудный Материк. Здешний начальник не разрешает…

— В Скудный Материк? — не скрыл удивления главный геолог. — А чем вам здесь не нравится?

— Нравится… Только мне туда нужно. У меня там отец работает на скважине. В Скудном Материке.

— Отец? А как ваша фамилия?

— Еремеев Валерий Иванович. Я помбурильщика тут.

— Вот как! Еремеев…

Платон Андреевич окинул парня взглядом, соизмеряя роста.

— Ну-ка сядьте.

Тот, оглянувшись на сановитое кресло, сглотнул слюну, но сел. Уселся и Хохлов, напротив.

— Вы откуда приехали?

— Из Грозного. Сюда попросился после техникума… Я отца своего ищу. Мне с ним познакомиться надо.

— Что?

— Познакомиться… Не знаю я его. Всего раз в жизни видел.

— Так… — Хохлов наклонил голову, запустил в шевелюру пальцы. — Ясно.

Владимир Савельевич Одеянов, примостясь на краю белоснежной постели, стягивал собачьи унты.

— Вот что, Валерий… — Платон Андреевич внимательно посмотрел на паренька. — Вот что я твердо могу тебе обещать. Если скважина в Скудном Материке даст нефть и мы начнем разбуривать эту площадь, ты поедешь туда. И будешь работать вместе с отцом. Познакомишься… А я с ним давно знаком. Он отличный бурмастер, отец твой!

Губы паренька чуть дрогнули.

— Но сейчас это невозможно, — продолжал главный геолог. — Бригада в Скудном Материке полностью укомплектована. И спорить с товарищем Гаджиевым у меня нет оснований. Тебе придется подождать — несколько месяцев. Идет?

Помбурильщика Еремеев кивнул.

— А пока ты должен ему послать письмо. Адрес знаешь?

— Знаю. Усть-Лыжский район.

— Верно. Завтра же сядь и напиши…

Проводив паренька до двери, Хохлов скрылся в ванной комнате. Там он долго бренчал мыльницей, крутил краны и при этом, было слышно, напевал. Все одно и то же: «Крутится, вертится… крутится, вертится…»

Володя, уже засыпая, подосадовал: ведь это совсем не та песня, о которой он говорил ему нынче. Та была новая. «Глобус крутится, вертится…» А эта старая: «Крутится, вертится шар голубой…» Еще из «Максима».

Вот же деятель, все перепутал.

— Они обещали прийти. Я ждала все дни. Но не пришли.

— Сколько дней вы ждали?

— Три дня. Никуда не отлучалась, всё там сидела. Дочка мне носила поесть.

— А потом?

— Потом пришли немцы. А наши так и не пришли.

— Очень странно, — сказал Василий Михайлович Шишкин. — Довольно странно вы все это излагаете.

— Как было, — ответила она.

Стояла она позади стула, держась за спинку. Сухонькая, еще не старая, но уже шагнувшая за ту черту, которая отделяет скоротечный женский век от долгого старушечьего века. Во всяком случае, сама себя осознавшая за этой чертой — платье темное, чулки в резиночку, мужские башмаки.

Не было заметно, чтобы она очень волновалась. В глазах читалось не волнение, а совсем иное: кротость и, более того, покорность. Наверное, так уж ее мочалила жизнь, что она привыкла не волноваться, а просто ждать решения, судьбы.

Хотя, с другой стороны, если бы это было так, то она вряд ли подала бы заявление, — а она подала…

Терентьев очнулся от этих своих мыслей, потому что все давно молчали, поглядывая на него: ведь он вел заседание бюро райкома.

— Да, он. Именно он. А не кто-нибудь другой. Покуда он — Терентьев.

— Петр Игнатьевич, — обратился он к Баюнину, — проинформируйте нас, пожалуйста, о результатах проверки.

Баюнин, уполномоченный Комитета госбезопасности по Усть-Лыжскому району, член бюро, раскрыл папку.

Вообще-то ничего нового по этому поводу он сказать не мог. Данные спецпроверки совпадали с тем, что уже сообщил секретарь парторганизации, и с тем, что рассказала сама заявительница.

Осенью тысяча девятьсот сорок первого года при эвакуации небольшого городка Калининской области подпольный штаб, готовясь к уходу в леса, поручил члену партии наборщице Косихиной подготовить типографское имущество к вывозу и неотлучно быть при нем: имелось в виду наладить печатание листовок в партизанском отряде. Да, должны были прийти. Да, не пришли. Все это подтверждается. Почему — теперь выяснить сложно: все члены штаба вскоре были схвачены карателями и казнены. После освобождения городка Косихину судили, приговорили к ссылке. Ныне это решение пересмотрено и отменено компетентными органами. Косихина просит о восстановлении ее в партии. Всё.

— Ясно, — кивнул Терентьев. И обратился к секретарю партийной организации: — А как сейчас работает товарищ Косихина?

— Хорошо. Лучшая работница типографии. Имеет благодарности.

— Еще вопросы есть? — Терентьев обвел глазами членов бюро, сидящих за длинным столом, впритык к его столу.

— Есть еще вопросы, — веско сказал Василий Михайлович Шишкин. — Скажите, Косихина, а что же вы делали после того, как пришли немцы?

— Оставалась там, в типографии.

— То есть работали?

— Я назвалась уборщицей. Объяснила, будто неграмотная… Они других наборщиков где-то нашли.

— И выпускали фашистскую газету?

— Да. Четыре номера успели выпустить.

— И вы в этом принимали участие?

Шишкин коротко взглянул на Егора Алексеевича. Не то чтобы торжество было в этом взгляде, а скорей укор: можно ли столь поспешно выносить решение по такому щекотливому вопросу? Вот видите — сотрудничала с врагом…

— Я уже сказала, что работала уборщицей, — тихо и устало повторила женщина. — Полы подметала.

— Ну, это теперь трудно выяснить, чем вы там занимались… Почему не отказались от работы?

— Мне нельзя было отлучаться. Я все ждала, что придут наши — за типографией. Уже при немцах ждала, ночевала там…

— А почему вы сами не попытались вынести типографию к партизанам?

Слабая улыбка тронула ее губы.

— Вы знаете, сколько весит наборная касса?.. — спросила она.

— Знаю не меньше вашего, — резко оборвал ее второй секретарь. — Я сам работал в печати.

— Как же, Василий Михайлович… — отозвалась Косихина. — Ведь вместе работали.

В тоне ее не было ничего, кроме уважительности.

Но это напоминание почему-то взорвало Шишкина. Лицо его побагровело.

— И вы здесь вопросов не задавайте — здесь вам задают вопросы. Не забывайте, где находитесь!

Терентьев постучал карандашом по столу. Не то чтобы призывая к сдержанности второго секретаря райкома, а просто давая понять, что он сам намерен высказаться.

— Товарищи… Мы ведь сейчас не рассматриваем персональное дело Косихиной, не собираемся ее наказывать. Тем более что она уже была в свое время наказана, и — как тут дал справку товарищ Баюнин — наказана несправедливо… Мы обсуждаем вопрос о восстановлении товарища Косихиной в партии. По ее собственному заявлению. Это несколько меняет суть дела. Первичная партийная организация поддержала заявление Косихиной…