И, как обычно, когда на себя рассердится, решительно сдвигает брови.
— Найдем помещение.
«Ты уж найдешь… Временная», — прочла в глазах Гореловой.
— Найдем. До свиданья.
На обратном пути Светлана и Антонюк молчали. Казалось, что он хочет затеять с ней какой-то длинный разговор, но колеблется. Или же решил, что разговор этот — впереди. Потом все же откашлялся и… заговорил о другом:
— Ну как, Светлана Ивановна, насчет плаката?
— Плакат выпустим, — ответила она. — Обязательно. Хороший оператор Горелова… А девяносто девятую буровую, Роман Григорьевич, закроем.
— То есть… Что?!
Я говорю, что отбор нефти из девяносто девятой скважины придется прекратить. Эту скважину будем ставить под инжекцию.
— То есть?..
Антонюк остановился посреди дороги и, отделив зачем-то руки от грузного туловища, таращил на нее глаза. Рехнулась, что ли?
Светлана огляделась. В стороне, на обочине просеки, приник к земле старый кедр. Здесь, по краям, не срубали деревьев начисто, до пня, а просто, подрезав пилой, отваливали набок. Отвалили набок — а он, замшелый, все жив, и кончики ветвей кустятся длинными иглами.
— Сядем, Роман Григорьевич… — предложила Светлана.
Он сел, насупившись.
— Если вы будете против — здесь этот разговор начнется и кончится, — сказала она. — Но если…
Солнце, прикрытое пыльной хмарью, шло над тайгой, цепляясь за вершины. Неяркие стрелы его лучей пронзали чащобу, выхватывая то здесь, то там мрачные, иссохшие завалы лесного хлама.
Долго еще сидели Светлана Панышко и Роман Григорьевич на поваленном дереве, чертили сучком сухую глину и подошвами стирали эти чертежи. Горячились, спорили…
И долго еще шофер Федя — там, на дороге, — задраив от гнуса стекла своей «Победы», спал, свернувшись калачиком у баранки. Отсыпался в счет будущей переработки.
9
— Кто просит слова?
Собрание вел Антонюк. Он стучал карандашом о стакан, ободряюще улыбался, приглашая:
— Ну, кто первый? Первому — без регламента… — обычная в таких случаях присказка.
Светлана Панышко только что изложила собранию проект внутриконтурного заводнения пласта, села и теперь, еще не справившись с волнением, вглядывалась в лица.
Множество лиц.
Вот лицо Глеба Горелова. Он забрался куда-то в угол, за чужие спины, но и там над головами возвышается его голова. Глеб смотрит на нее исподлобья, прячет этот взгляд от окружающих. Но глаза улыбаются, глаза ласковы: «Молодец, Ланочка!»
Чуть влево — и вздрогнула: еще один устремленный на нее взгляд. Глаза как уголья. Поджатые губы. Она.
Множество глаз. Глаза любопытные. Глаза суровые. Глаза дружелюбные. Глаза недоверчивые. Но нет глаз равнодушных.
Это собрание началось так, как нередко начинались в Унь-Яге собрания, производственные совещания и тому подобное. Собирались недружно, рассаживались нехотя — лишь бы подальше, с ленцой перешучивались. И едва начала Светлана свой доклад — уже по углам пошло бормотанье, соседские разговоры о том о сем. Уже, добравшись до стула, захрапел пожилой оператор Власыч, а все остальные на него поглядывали и прыскали — смеху-то…
И вот все переменилось. В зале — взвинченность и шум. Уже не бормочут по углам, а в голос — горячо — спорят и рассуждают. Чихнув, проснулся Власыч и оглядывается в полном недоумении: «Чего вздорожало?.. Аль подешевело?» Стучит карандашом по стакану председательствующий — Роман Григорьевич Антонюк:
— Кто выступит первым? Или вызывать по алфавиту? Давайте, товарищи, не будем сами себя задерживать…
Впрочем, он доволен заранее: давно не видано на Унь-Яге такого всеобщего оживления, не слыхано таких жарких споров. Сразу вдруг посвежело в воздухе. И одно это что-нибудь да значит.
— Позвольте мне!..
К столу шел Геннадий Геннадиевич Инихов — старший плановик промысла. Шел решительно, грохоча лезвиями брюк. Под мышкой — ворох аккуратных папочек и скоросшивателей. Он остановился возле стола, положил свои папочки, снял с переносья пенсне и принялся тщательно его протирать кусочком замши. Моргая при этом подслеповато. Долго протирал.
— Давай говори! — послышалось из зала. — Потом оптику вычистишь…
— Начинайте!
— А у него без регламента…
Геннадий Геннадиевич изысканным жестом вскинул пенсне на нос, сверкнул вогнутыми линзами на аудиторию и, так же неторопливо, стал развязывать тесемочный бантик папки. Потом взялся листать бумаги. Листал, листал — не нашел, кажется…
— Товарищи! — высоким фальцетом заявил Инихов. — Это рискованно… Я могу добавить, что это… весьма рискованно.
Еще полистал в папке, еще раз сверкнул — на президиум.
— Я бы даже мог сказать, что это — производственный авантюризм, но… — Он аккуратно завязал тесемочки бантиком. — Но я не скажу этого!
И, громыхая штанами, пошел на место. Его проводили смехом, выкриками: не любили на промысле Инихова. Из-за этого смеха порядок собрания опять нарушился, загомонили снова, и среди гомона поднялся Власыч — он еще окончательно не проснулся, еще не разобрался, что к чему, однако решил держать речь.
— Я вот что скажу… Насчет брезентовых рукавиц. Надо бы…
В зале покатились со смеху. Даже Антонюк не выдержал. Уж так повелось: какое бы собрание ни проводили в Унь-Яге, о чем бы ни шел разговор, Власыч обязательно просил слова и поднимал вопрос насчет брезентовых рукавиц. Ему ни разу не дали договорить до конца, так никто и не знал, что именно хотел высказать по данному поводу оператор Власыч. Не дали, конечно, и на этот раз:
— К делу!.. Не по существу!..
— Разрешите вопрос? — замаячила рука в глубине зала.
— Пожалуйста, — разрешил Антонюк. — Тихо, товарищи…
Вопрос задавал Балычев, помощник оператора, — немолодой долговязый мужчина, испокон веку работавший помощником и, должно быть, уже потерявший надежду когда-нибудь выйти в операторы.
— Как будет насчет оплаты? — спросил он, и все притихли, потому что вопрос дельный. Не праздное любопытство. — Как платить будут? На добыче нефти — это понятно, знаем. А вот тем, кого переведут на закачку воды: им как?
Антонюк взглянул вопросительно на Светлану. Признаться, готовя проект площадного заводнения, она еще не успела дойти до всех мелочей, разобраться во всех деталях и по вопросу оплаты еще ни с кем не советовалась… Но какие могут быть сомнения на этот счет?
— Товарищи, — сказала она уверенно, — вторичные методы добычи нефти — это самое главное, решающее в работе нашего коллектива. От успеха заводнения пласта зависит дебит каждой продуктивной скважины. Поэтому мы будем оплачивать труд рабочих, занимающихся внедрением вторичных методов, по тем же тарифным ставкам, которые существуют на добыче, — как за основное производство…
— Правильно!
— А как же иначе?
— Одну минуточку! — вскочил Бородай, бухгалтер промысла. Вскочил стремительно, будто намереваясь сообщить всем необычайную новость. Пританцовывая на месте, обернулся к публике, потом к Светлане Панышко, потом опять к публике. — Одну минуточку…
Он заранее ухмылялся, собираясь, кажется, высказать что-то очень потешное. Очень забавное.
— Даю справочку… За все работы по заводнению мы будем платить как за вспомогательные работы. Да, да как за вспомогательные. То есть тарифные ставки меньше… Представьте себе.
Он с интересом наблюдал за тем, какое впечатление произвели его слова. Ей-богу, уморительное впечатление: все просто окаменели от неожиданности.
— Но почему? — вспыхнула Светлана. — Вы же отлично понимаете, что это — основное, главное!
— Я? — продолжал выламываться Бородай. — Может быть… Я понимаю. И вы понимаете. И все понимают. Но таков порядок. Не нами установлен — не нам его отменять.
— Кем установлен? — хмуро осведомился Антонюк.
— Кем? Отвечаю: бывшим Министерством нефтяной промышленности… Да-да. Министерства уже нет, его упразднили. А бумажка из Министерства есть, и ее никто не упразднял. В полной силе остается бумажка! Представьте себе… Будем платить как за вспомогательные работы. И ни копейки сверх этого.
