Уляшев промолчал. Как человек, познавший в жизни многое, в том числе и нужду, он отлично знал, что сочувственный вздох богатого соседа всегда звучит лицемерно. А помочь… помочь нельзя. Самому нужно.
Через пять минут они вышли на берег Пэсь-ю.
Здесь, у только что отстроенной деревянной будки, сходились стальные нити трубопроводов. Сюда тянулись электрические линии. Они, как артерии, сошлись у сердца. И это сердце, скрытое от глаз, пульсировало напряженно, гулко. Ощутимо подрагивала земля…
«Насосы… Мои!» — ахнул Брызгалов.
Понял и Уляшев. Вопросительно взглянул на Светлану.
— Да, — подтвердила она. — Мы только что приспособили центробежные насосы для закачки воды в пласт. Теперь, очевидно, придется их демонтировать.
Она произнесла это спокойно, не проявив ни сожаления, ни досады. Что скрывалось за этим спокойствием? Покорность судьбе? Усталость? Безразличие?
Кто знает… Она часто казалась бестрепетной и бесстрастной — эта двадцатисемилетняя девушка, сероглазая, полная, медлительная в движениях.
Уляшев, согнувшись, протискался в низкую и тесную дверцу насосной. Пробыл там недолго. А вынырнув снова на белый свет, спросил:
— Это чья идея?
Светлана оглянулась. Глеб Горелов в стороне возился с бронированным кабелем. То ли на самом деле был очень занят, то ли скромничал — от славы прятался.
— Глеб Владимирович! — окликнула его Светлана.
— Э-э, да это вон кто!.. — несказанно обрадовался вдруг начальник Джегорского разведрайона. — Оказывается — вон кто. Родня, оказывается.
Протянул подошедшему Глебу руку:
— Здорово, зятек! Сестрин муж… — объяснил окружающим. — Однако, давно не видались!
«Значит, Уляшев — брат Анны Гореловой… Ну да, конечно: те же глаза, те же тонкие губы. Вот почему показалось таким знакомым его лицо. Как же я раньше не догадалась?..»
Глеб Горелов стоял перед Уляшевым, вымученно улыбаясь, переминаясь с ноги на ногу, то и дело отирая рукавом пот с шеи. А Степану Ильичу явно доставляло удовольствие это горделивое смущение изобретателя, к тому же — близкого родственника: он любил талантливых и умеющих смущаться людей.
— Давненько не бывал у вас. Сколько раз собирался завернуть по дороге — и все не получалось. А за шестьдесят километров письма писать — смешно вроде… Ну, как живете? Как Аня?
— Ничего… — выдавил Глеб. — Здорова. Сейчас в отпуске…
Он все еще подозревал, что мирный этот разговор — тонкий подвох. Он не мог поверить, что до Уляшева до сих пор не дошли слухи о ого разрыве с женой. Неужели она ничего не сообщила брату? Неужели не насплетничал, хотя бы по дороге в Унь-Ягу, Брызгалов? Вот он сейчас стоит напротив и, задрав подбородок, с отсутствующим видом разглядывает верхушки деревьев.
Или просто Степан Ильич притворяется на людях, будто ничего не знает? Соблюдает приличия? Не похоже это на него. Не похоже.
— Ну, Николай Филиппович, — сказал Уляшев, — не пора ли нам домой, восвояси?
Брызгалов оторвался от созерцания верхушек, будто очнулся:
— А как же… насосы?
— Какие насосы? — не понял Уляшев.
— Вот эти. Демонтировать…
— Демонтировать? — переспросил Степан Ильич.
И повернулся к Светлане. Он смотрел на нее с веселым восхищением и в то же время грустным укором:
— Ох, и хитрый вы человек, Светлана Ивановна! Хитрая вы женщина…
— Не очень, — покачала головой Светлана.
13
Принесли телеграмму, адресованную на имя заведующего промыслом Брызгалова:
«СВЯЗИ ВЫХОДОМ ЗАМУЖ ПРОШУ ПРОДЛИТЬ ОТПУСК СВОЙ СЧЕТ СОЛОВЬЕВА»
Светлана записала в книгу приказов: «Продлить за свой счет…»
А через два дня дома ее ждал конверт. На конверте был изображен Кавказ: пальмы с ветвями, расчесанными на пробор, море цвета синьки для белья и какой-то санаторий с колоннами, балконами и ниспадающими к морю ступеньками.
«Дорогая Светланочка! — говорилось в Танькином письме. — Можешь меня поздравить. Я вышла замуж. Только вчера расписались. А праздновали в одном ресторане, очень было весело. Светланочка, если бы ты знала, какая я счастливая! Я прямо с ума схожу от этого счастья. Прямо целый день готова танцевать. И мне одного жалко, что ты очень далеко и я не могу с тобой поделиться.
Только ты не подумай, что я вышла замуж за того Шалико с усиками, про которого я тебе писала. Он оказался нахал и женатый. И между нами все давным-давно кончилось, даже раньше, чем началось. Я его просто высмеяла на весь дом отдыха, и он от стыда уехал раньше срока.
А потом я познакомилась с Васей (фамилия у него Козликов, и я теперь — Козликова). Он тоже из нашего дома отдыха. Приехал из города Липецка. Он меня старше на один год. Блондин, только сейчас голова у него обритая, для загара. Но он сказал, что блондин. Знаешь, Светланочка, он до того веселый, что весь дом отдыха его обожает, а затейник наш — просто ноль без палочки перед ним, даже злится из-за этого на Васю.
Он меня тоже очень любит и уже немного ревнует, но я стараюсь не давать ему для этого никакого повода. Прямо отсюда мы поедем к нему в Липецк, где живут его мама и сестренка. Ведь я их еще не знаю, и они меня еще не знают. А письмо мы уже послали. Оттуда, из Липецка, я одна поеду к нам в Унь-Ягу, чтобы рассчитаться и забрать вещи. И опять вернусь к Васе. Мне очень жалко будет с тобой, Светланочка, расставаться. И даже Унь-Ягу жалко. Но ведь из-за этого нельзя отказываться от своего счастья.
Светланочка, ты, может быть, подумаешь, что я очень легкомысленная, потому что так быстро вышла замуж. Я тоже, конечно, понимаю, что надо было хотя бы месяц с ним просто так походить. Но, понимаешь, у него до конца путевки оставалась одна неделя, а у меня тоже отпуск заканчивается. И вот он уехал бы к себе в Липецк, а я к себе в Унь-Ягу, и мы могли бы больше никогда не встретиться. Но мы очень друг друга полюбили и решили, что нельзя терять свое счастье. Поэтому нам нельзя было откладывать.
Я не знаю, застанет ли тебя это письмо, потому что ты ведь тоже собиралась уезжать в отпуск. Но я на всякий случай пишу, чтобы ты знала, когда вернешься. Ведь у меня больше никого нет, кроме тебя и Васи.
Я очень желаю тебе, Светланочка, тоже в ближайшее время выйти замуж и быть такой же счастливой, как я.
Целую тебя твоя вечная Танька».
Светлана сунула письмо обратно в конверт с расчесанными пальмами и синим морем.
«Смешная…» — подумала она.
И заплакала.
Она плакала долго. Не открывая глаз. Слезы пробивались сквозь ресницы и текли сначала медленно, а потом быстро. Они скатывались по щекам и со стуком падали на подоконник. Одна слеза, другая, третья…
И вдруг они, эти слезы, зачастили, забарабанили по оконным стеклам, по крыше, по земле…
Светлана от удивления перестала плакать и открыла глаза.
За окном лил дождь. Первый дождь нынешнего, запоздалого лета.
14
Так наступил август. Явился август.
Он окатил все вокруг дождями. Омыл листву и хвою. На деревьях к тому времени так густо и плотно лежала пыль, что сначала дождевые капли пробили в той пыли яминки. Потом по листьям пошли грязные потоки. И уж только потом листва берез и осин задышала свежестью.
Так же и трава: запорошенная пылью, чахлая, сухая, она сперва предстала забрызганной грязью, но затем, в щедрых струях ливня, очистилась, посвежела и буйно пошла в рост.
Да и дожди августовские, к счастью, лились не беспрестанно, а в строгом порядке, будто на заказ. Ночью блеснет неяркая молния, рокотнет дальний гром, первые капли тронут окошко — и вот уже вода весело играет в желобах.
Спишь и даже сквозь сон слышишь: хороший, добрый дождь.
А поутру небо сине и чисто. Солнце ярится. Капелью и птичьим щебетом сверкает лес.
Благодать. Теплынь. Наконец-то дождались его и на Севере — настоящего лета.
Именно в эту пору по окрестной тайге уродилось неслыханное количество грибов и ягод.
