— На Джегор… На Джегор летит. Там теперь уже три вертолета. Оборудование возят. Редиску из тепличного хозяйства, свежие огурцы. Молоко для детишек — ей-богу! — на вертолете доставляют… А на маленьком, пассажирском, Степан Ильич Уляшев (Степка Уляшев — он у меня в мастерах ходил!) облётывает буровые на болотах. Рассказывают, что опаздывал на совещание в тресте — так прямо возле парадного подъезда, сукин сын, приземлился!..

Брызгалов сияет.

— Нет, что ни говорите, Светлана Иванова, настоящая жизнь — там, на Джегоре… О них в газетах пишут. К ним делегации ездят. Всесоюзные премии — им. Все — им!..

В восторженных интонациях Брызгалова проскальзывает, конечно, напускное: бравада обычная и вполне естественная при сложившихся обстоятельствах.

Однако все, что говорит о Джегоре Брызгалов, — правда.

Там, на Джегоре — болотистом пятачке, затерянном среди хвойных дебрей Верхнепечорья, — недавно вслед за открытием колоссального месторождения природного газа из вышележащих карбоновых пластов ударили мощные фонтаны нефти. «Большая нефть», которую здесь, на Севере, искали несколько поколений геологов, была наконец открыта.

Теперь к Джегору срочно прокладывали трубопроводы. Проектировали новый нефтеперерабатывающий завод, а также комплекс химических предприятий. Караваны грузовых автомашин день и ночь везли на Джегор «макароны» — стальные трубы для бурения и обсадки скважин. День и ночь караваны машин везли на Джегор бетонные плиты, кирпичные блоки, крыши, стены, двери с дверными ручками и оконные рамы с шпингалетами — сборные города. Бесконечные караваны машин, окутанные пылью, шли на Джегор мимо Унь-Ягинского промысла.

Мимо шли. Мимо…

— Что ни говорите, Светлана Ивановна, — повторил Брызгалов, — а настоящая жизнь — там, на Джегоре. Все силы — туда. Все — туда. А нашему промыслу — шиш! Кто им интересуется? Никто. Скажете, Таран сегодня приезжал? Верно, приезжал. А прошлый раз он здесь когда был? В феврале, четыре месяца назад…

«Да, в феврале», — вспомнила Светлана.

Позвонишь снабженцам: «Братцы, позарез нужно то да се!» А они отвечают: «То да се отправляем на Джегор, а вам на данный квартал ни того, ни сего выделить не можем…» Вот и живем на сиротских правах. Мхом обрастаем… Ей-богу, на шестом километре эксплуатационные вышки мхом обросли! Зелененький такой, мохнатый…

Николай Филиппович сердито сплюнул. Вынул папиросу — закурил. Сощурился от дыма. Или не от дыма: просто хитрая усмешка вдруг сузила его глаза, и от глаз побежали морщинки.

— А если говорить по совести, то все правильно. Джегор — это Джегор. А Унь-Яга — это Унь-Яга. Всего-навсего. Не стоит распылять ни средств, ни внимания… Точка! Завтра отчаливаю на Джегор. Вот уж как будто и дела вам передал — из рук в руки.

— Все это верно, — кивнула Светлана. — В общем — верно. Но на Джегор, Николай Филиппович, едете только вы. А промысел остается. И люди на промысле остаются. И я, к несчастью, тоже остаюсь: исполнять ваши обязанности…

Светлана невесело улыбнулась.

— Не скажу, чтобы этот разговор меня очень… окрылил. Я, признаться, ждала иного. Совета, что ли, напутствия…

Брызгалов встал, прошелся по кабинету. Шаги его были размашисты, крупны, энергичны. Такой уверенной, хозяйской походкой он обычно и ходил по кабинету, поселку, по лесным тропам, ведущим к буровым. Но сейчас в размашистой этой походке чувствовалось скорей раздражение, чем уверенность.

— Послушайте, Светлана Ивановна, — сказал он, остановившись возле нее. — Хотите — начистоту?

— Конечно…

«Чем же была вся предыдущая беседа, если разговор начистоту только предстоит?»

— Вы знаете, меня сняли с должности как не обеспечившего руководства промыслом. То же самое записано и в решении райкома партии. Типовая, так сказать, формулировочка… А за что же все-таки отстранили Брызгалова от руководства? За что именно? В чем это конкретно выразилось — «не обеспечившего»?

Брови Николая Филипповича взметнулись вопросительно — и сурово придвинулись к переносице:

— За план! Иначе говоря, за систематическое невыполнение государственного плана… Тут логика простая: если предприятие не выполняет план, — значит, его начальник не обеспечивает руководства. Его нужно снять. Больше того, его нельзя не снять, иначе вышестоящие инстанции обвинят райком и трест в попустительстве, в либерализме… И поверьте, Светлана Ивановна, если меня спросят: «Нужно ли снимать с работы таких руководителей?» — я отвечу: «Нужно. Обязательно!»

Брызгалов снова сел. Грудь его колыхалась от волнения, папиросный дым вился у ноздрей. Он, судя по всему, был доволен тем, что сейчас высказал со всей откровенностью. Тем, что сумел объективно и честно оценить случившееся.

— Но — помяните мое слово, Светлана Ивановна, — кто бы ни пришел на это место, все останется так, как было при Брызгалове. Разве только хуже станет…

«Вполне вероятно», — подумала Светлана.

— Унь-Ягинский промысел, — продолжал Николай Филиппович, — никогда не будет выполнять план. Или же план ему нужно давать с гулькин нос — так, для приличия… Вы — геолог, Светлана Ивановна, и вам-то уж известно, что Унь-Яга отжила свой век. Наше месторождение никогда не считалось богатым, а эксплуатируется уже пятнадцать лет. Что ж удивляться, если теперь залежь окончательно истощилась?.. Дебиты скважин падают день за днем, а некоторые совсем выдохлись: сколько ни качай — получается из пустого в порожнее. Пора закрывать Унь-Ягу, из нее уже ничего не выжмешь.

«Да, залежь действительно истощена», — мысленно подтвердила Светлана.

А вслух спросила:

— Николай Филиппович, вы обо всем этом говорили на бюро райкома?

— Говорил.

И что же?

Брызгалов нервно рассмеялся:

— Как что? Результат известен… Добро, еще «строгача» не вкатили!

Помолчали.

— А вы говорите — напутствие, совет… — чуть погодя, с оттенком укора в голосе, сказал Брызгалов. — Вот вам мой совет: эти два или три месяца, что вам придется заведовать промыслом, жмите на мастеров — пусть гонят добычу. Хотя бы с нарушением режима скважин. Тяните на плановую цифру. А потом…

Николай Филиппович подошел к вешалке, снял с крючка картуз защитного цвета и глубоко надвинул его на лоб.

— Потом переводитесь на какой-нибудь другой промысел. Например, на Джегор. Буду рад вас там встретить…

За дверью, в коридоре, слышался топот ног, оживленные голоса. Это сходились на разнарядку мастера, вернувшиеся из лесу: кто на попутной машине, кто на собственном мотоцикле, кто пешком — с ближних буровых.

Светлана Панышко прислушалась к топоту, голосам.

— Николай Филиппович, — сказала она, — я прошу вас провести сегодняшнюю разнарядку…

Но Брызгалов, уже накинув на плечо брезентовый плащ, тыкал кулаком за спиной, отыскивая запропастившийся рукав.

— Нет, — ответил он. — Не могу. Не имею права. Это уже — ваши полномочия… До свидания.

И, не оборачиваясь, вышел.

Светлана подошла к окну, провела ладонью по стеклу, матовому от пыли. Но стекло не прояснилось: пыль прикипела к нему с другой, наружной стороны.

Сквозь эту пыльную пелену Светлана Панышко видела, как прошагал к своему дому Николай Филиппович Брызгалов — решительно, размашисто, крупно.

«Что делать? Ах да, разнарядка…»

После разговора с Брызгаловым на душе у Светланы было пустынно и смутно. Осталось гнетущее чувство неуверенности, бесполезности какой бы то ни было деятельности, ощущение скуки — беспросветной и серой, как эта пыль на окне.

Вот и отпуск, о котором она так мечтала, не состоялся. И вдобавок — это назначение, которое будет в тягость и ей, и всем остальным.

«А все-таки правильно сделали — сняли Брызгалова», — вдруг решила она.

Наутро в комнату, где сидела Светлана Панышко, стремительно ворвался Бородай. Бухгалтер промысла. В сатиновых нарукавниках.

Если не брать в расчет эти сатиновые нарукавники, то весь облик Бородая ну никак, никак не вязался с обычным представлением о бухгалтерах. Обычно они строги, неприступны. Может быть, у себя дома они — воплощенное добродушие. А вот на работе совсем иное. Все им кажется, что улыбнись они разок помягче или на час-другой впади во благость — и уже кто-то полезет с нескромным заявленьицем, кто-то станет выпрашивать аванс в счет аванса, попытается, одним словом, нарушить финансовую дисциплину.