— Сын вам помогает?

— Раньше давал, а теперь… — Тети Мотины губы сжались еще туже.

— Спасибо, Матрена Степановна, — поспешил закончить беседу Хохлов. — Все ясно.

— А чаю больше не желаете? У меня свежий…

— Нет-нет, благодарим.

И когда тетя Мотя скрылась за дверью, Платон Андреевич торжествующе подытожил:

— Вот видите, простая уборщица — восемьсот тридцать рублей. А?

Володя Одеянов все это внимательно выслушал и хохловскую импровизацию с тетей Мотей оценил по достоинству, но на лице его была отчетлива мина разочарования.

— Значит, все чудеса объясняются элементарно: длинным рублем?

— А вы не забывайте, голубчик, что материя первична, — съязвил Хохлов.

— Да, но мне предстоит делать фильм… А это скучно.

— Стало быть, вам нужны духовные проявления? Пожалуйста. — Платон Андреевич со вкусом потер руки, уже наперед зная неотразимость своих доводов. — Так вот. У нас люди ценят свой заработок и потому дорожат своим местом, а посему работают прилежно, с полной отдачей, — вы в этом сами имели возможность убедиться. Не так ли?

— Так.

— Далее. У нас не воруют. Вы понимаете, о чем я говорю? Речь идет не о лазании по чужим карманам — о другом. Вот это самое: съездить налево, продать из-под полы, хапнуть… Этого здесь нет и в помине. Даже чаевых не берут. Оставите в столовке гривенник — догонят на улице, вернут… Тем-но-та!

Хохлов вдруг откинулся к спинке кресла, захохотал.

— И знаете, Владимир Савельевич, в здешних магазинах вы вряд ли встретите подонков, которые соображают на троих… Кстати, это у нас называется «по-московски». Прошу прощения.

Одеянов улыбнулся. Однако было незаметно, что он всерьез поколеблен.

— Все это прекрасно. И важно, — сказал он. — Но ведь я о другом, Платон Андреевич. Вы — геолог. Кому, как не вам, понять, что я ищу? Мне нужна романтика… И в моем представлении именно профессия геолога наиболее этому близка.

— Романтика?

— Да. Сейчас об этом много говорят, пишут. Появились новые песни. Может быть, вы слышали? «Глобус крутится, вертится…», — напел Володя.

Платон Андреевич с нескрываемым огорчением взъерошил свою седую шевелюру.

— Видите ли, — сказал он, — может быть, вся беда в том, что я уже стар.

Владимир Савельевич деликатно промолчал.

— К тому же я не геолог, а главный геолог.

Было похоже, что он хитрит. И опять что-то затевает.

— Но здесь, в общежитии, рядом, — сказал Хохлов, — живут молодые ребята. Геологи, недавно окончили институт. Они наверняка и песни эти знают, и разбираются в романтике… Давайте зайдем.

— Удобно ли?

— Вполне. Я знаком с ними.

Бесконечно длинный коридор общежития в этот вечерний час напоминал улицу. Тянулись цепочкой, убегая вдаль, матовые фонари. Пешеходы, придерживаясь правой стороны, деловито и стремительно, кто с портфелем, кто с авоськой, неслись навстречу друг другу, здороваясь на ходу. Очень важный карапуз, беспрерывно трезвоня, ехал на трехколесном велосипеде. Собравшись кучками, покуривал праздный люд. Кто-то кого-то поджидал, прислонясь к стенке, — вероятно, было назначено. Из-за дверей слышалась разноголосая музыка.

И за дверью, подле которой они остановились, тоже была музыка. Наметанным слухом Володя Одеянов определил яростные стенанья Элвиса Пресли.

Он вообразил все, что сейчас предстанет за этой дверью: пир горой, дым коромыслом, распатланные пары, самозабвенно кидающие рок. Он опасливо взглянул на Хохлова: может, все-таки не стоит?..

Но тот улыбнулся ободряюще.

— Платон Андреевич, я только прошу вас… — успел напомнить Володя. — Не говорите, что я… из кино.

Он все еще стремился соблюсти свое инкогнито. Чтобы познать жизнь изнутри.

— Что-нибудь попроще… ну, журналист.

— Идет, — заверил Хохлов.

И постучал в дверь.

Картина, представшая им, была неожиданно идиллична.

Три совладельца комнаты мирно коротали свой досуг.

Один сидел за столом, выгребая из банки столовой ложкой рыжую кабачковую икру.

Другой, склонясь над тумбочкой, писал — вероятно, письмо, поскольку рядом был конверт.

А третий возлежал на койке, лицо его было заслонено книгой, от которой он не пожелал оторваться даже на стук, а ноги его при этом были задраны на спинку кровати, ноги были в носках, на каждой пятке было по дыре, и они, эти дыры, как автомобильные фары, были нацелены прямо на дверь.

Обстановка комнаты отличалась спартанской строгостью. Три одинаковые железные койки, три тумбочки, занавеска на окне с четким инвентарным клеймом. Двухсотсвечовая лампа под потолком увенчана все же, ради уюта, наполеоновской шляпой, искусно свернутой из газеты.

Портативный магнитофон на подоконнике лениво мотал ленту с одной катушки на другую. Истошно вопил допризывник Элвис Пресли. Это, по-видимому, нисколько не мешало занятиям хозяев и соответствовало их общим вкусам.

Но что безусловно выдавало индивидуальные склонности каждого из трех совладельцев комнаты и что, как только Володя Одеянов переступил порог, сразу же согрело его профессиональное нутро и он почувствовал себя почти как дома или же почти как дома у своих московских холостых приятелей, — это были пришпиленные к трем разным стенам глянцевитые фотографии, вырезанные с обложек польского «Экрана».

Волоокая Сильвана Пампанини гражданственно требовала мужа. Губастая девочка Брижитт Бардо исподлобья сердилась на весь мир. Белокурая Мерилин Монро простодушно дарила всему миру свои перси.

— Привет, старики! — поздоровался с хозяевами Хохлов.

— Платон Андреевич? — Тот, который питался кабачковой икрой, поспешно сунул под стол пустую банку.

— Здравствуйте… — Писавший письмо застенчиво прикрыл его конвертом.

А тот, с пятками, который возлежал, перенес ноги со спинки кровати на пол и отшвырнул книгу.

Впрочем, никто из троих не проявил особого ужаса и трепета, обнаружив, что в их жилище появился главный геолог управления. И с ним еще какой-то чувак.

Хозяева и гости обменялись рукопожатиями.

— Прошу любить и жаловать: Владимир Савельевич Одеянов, — представил своего спутника Хохлов. — Из Москвы…

Володя метнул напоминающий взгляд.

— Да… Журналист. В журнале работает… в тонком, — почему-то решил уточнить Платон Андреевич. Для вящей достоверности.

А-а…

— Понятно.

— Очень рады.

Совладельцы назвали свои имена, которые Володя сразу же позабыл. У него был такой дефект памяти.

Все сели за стол.

Но прежде тот, что был с драными пятками, подошел к магнитофону и сильным тычком по клавише заткнул глотку Элвису Пресли.

— Как дела, как жизнь? — осведомился главный геолог.

— Ничего. На Вукве оконтуриваем площадь, — сообщил любитель кабачковой икры. — Похоже, что там будет…

— Да, я уже знаю, — кивнул Платон Андреевич. — Мне докладывали. Как говорится, дай бог!..

И, убоявшись, что сугубо профессиональный разговор покажется тягостным его спутнику, перешел к делу:

— Вот что, ребята. Товарища Одеянова интересуют вопросы, касающиеся… ну, так сказать… Владимир Савельевич, может быть, вы сами зададите свои вопросы?

— Конечно, — согласился Володя и жестом тертого, бывалого журналиста распахнул свой толстый блокнот. — Скажите, пожалуйста, какой вы окончили институт?

— Московский нефтяной…

— …имени Губкина.

— Земляки, значит, — тепло констатировал Владимир Савельевич. — А каким образом после института вы попали сюда?

— Обыкновенно. По распределению, — ответил тот, что писал письма.

Они даже переглянулись между собой, три совладельца, удивившись наивности вопроса. Кто же не знает, как это происходит? Защищаешь диплом, сдаешь госэкзамены, тебя вызывают на комиссию, дают направление в зубы — и до свиданьица, езжай, куда написано…

— Значит, у вас не было личного стремления работать именно на Крайнем Севере?

— То есть… мы заранее могли предполагать, что поедем на Север, — объяснил любитель икры. — Ведь варианты были известны заранее: Тюмень, Красноярск, Коми… Дело в том, что геологическая разведка сейчас в основном ведется в отдаленных районах.