В том месте, где я поставил «птичку», меня вчера прервали, прозвучала команда и… Так всегда. Поэтому и у меня много хороших, нужных, нежных, а главное, — уже найденных слов остаются ненаписанными. Но это письмо я все же и закончу таким же нежным, как и начал его, сколько бы дней ни прошло с тех пор, как я его начал.

Помню, я писал:

Ну, так сейчас, из всех качеств человека, я благословляю одно — память, потому что она дает мне возможность быть с тобой (я ведь помню каждое прикосновение, каждый взгляд, каждый жест, каждый поцелуй…) И знаешь, девочка, я раб своей памяти… Я тебя помню всякой — и сердитой, и ласковой, и спокойной, и страстной. Но всего лучше ты мне помнишься в один из дней июля 39 года. Точнее, это было второго числа. Ты приехала из Москвы, а назавтра я уходил в снайперские лагеря. Я долго тебя уговаривал куда-нибудь пойти. Ты согласилась, и мы решили поехать на лодке. На площадке 8 номера я тебе читал написанное специально для этого случая:

Потом мы допоздна катались на лодке, потом купались, а самое главное — на лодке мы поговорили о главном и кое-что решили окончательно. Это, конечно, был знаменательный день в нашей жизни, но примерно так же я могу описать любой другой день, наш день. Ну, разве я не богаче любого Креза? Да, забыл, еще две подробности — на площадке трамвая ты мне сказала: «Неужели я достойна таких стихов?», а на камнях мы засели, и мальчишки помогли нам столкнуть лодку в воду. Помнишь?

В каждом своем письме ты напоминаешь мне о моих стихах… Как я тебе благодарен за это! Ведь ты — моя поэтическая совесть. У меня очень много заготовок, но очень мало законченных стихов. Закончить удается только то, что задумывается и выполняется в один присест. Тем более нечего думать о прозе, а у меня, как на грех, несколько замыслов, решение которых я не представляю себе иначе, чем в форме новелл.

Один замысел такой: несколько рассказов под общим названием «Письма к мертвым» или еще что-нибудь в этом роде. Представь себе отделение или взвод, постоянно действующие в боях. У меня погибло несколько товарищей. К ним продолжают идти письма. Что делать с письмами? Отсылать обратно, все равно не дойдут. Уничтожить? Можно, конечно, но еще лучше прочитать. Ведь на фронте люди откровенны, и я все знаю и о сердечных, и о домашних делах моих покойных друзей. Вот рассказы и должны представить несколько таких писем в переслойку (по Хемингуэю хотя бы), с описанием смерти или последних минут жизни того человека, которому послано письмо. И таких писем к одному и тому же человеку может быть несколько — ведь люди привыкли к тому, что ответы из действующей армии приходят не сразу. Это, конечно, только схема, но простор для драматических коллизий здесь огромный. Отголосок этой темы звучит и в другом стихотворении, которое удалось закончить:

Привет всем нашим. Они не обижаются, что я пишу все тебе и тебе, а не им?

Твой Пин

24.11.41 г.

Здравствуй, Любимка!

Начала моих писем не блещут разнообразием — всегда начинаю с извинений, что мало и редко пишу, и всегда жалуюсь, что мало получаю от тебя писем. Так будет и сегодня. Вот уже неделя, как я тебе снова не писал (если не считать случайной открытки), и вот уже две недели, как я от тебя ничего не получил… Мне со своей стороны объясниться легко: за последние две недели я сдал два экзамена. Экзамены сдал, конечно, на «отлично», но это чепуха. Куда важнее другой экзамен — я совершил за это время несколько усиленных маршей (например, вчера: 40 км+бой+40 км) и ни разу не отстал… Правда, у меня была возможность отправиться на «губу» (гауптвахту) за довольно крупный поступок — я, будучи в карауле, потерял боевой патрон, но с божьей помощью патрон был на следующий день разыскан, и я таким образом спасен. И еще местная природа тоже подложила нам свинью — то очень холодно, а зимнее обмундирование нам не выдали и не выдадут — следовательно, здорово мерзнем, то оттепель и, значит, непролазная грязь, и в сапогах аквариум. Впрочем, как я уже говорил, это не имеет никакого значения. Я очень хорошо переношу эти трудности…

У меня здесь было несколько интересных встреч. Одна из них с Мишей Витебским, моим сокурсником. Другая — с одним капитаном-артиллеристом, приехавшим с фронта на отдых. Сначала о Мише. Он был на уборочной в колхозе Харьковской области. Отсюда его призвали в школу младших танковых специалистов, но впоследствии отчислили по приказу о студентах-пятикурсниках (помнишь, я тебе писал). И он в простоте душевной вернулся в Киев. Это было уже 4 сентября. Пробыл в Киеве до 13… Выехал он вместе с Васей Ковалевым. В Дарнице их бомбили, и поезд разделили на две части. В одну попал он, в другую — Вася. Его поезд проскочил, а через два часа после его прохода немцы заняли станцию Ромодан и захватили поезд, в котором ехал Ковалев…

Капитан — это интересная встреча совсем в другом роде… Он мне очень много рассказывал о фронте, и, оказывается, что он, несмотря на свою ультраточную профессию, является сторонником Толстого по вопросу о стихийности войны и невозможности управлять отдельным боем и всем ходом военных действий вообще. Все примеры, которые он приводил, весьма убедительны, но я тебе о них расскажу в другой раз, при встрече, что ли!

Перехожу к обещанным стихам. Как я уже говорил, это должна быть поэма. Условное название «Город». Глава, которую я тебе посылаю, рисует возвращение героя в город после намерения эвакуироваться. В общем, ты все поймешь сама:

Ну, вот и все. Надеюсь, что в следующем письме или через письмо я смогу послать тебе следующую главу «Здесь был Батый». Она уже начала продвигаться вперед. Жду от тебя отзыв на эти строки.

Целую крепко-крепко. Привет всем.

Пин

30.11.41 г.

Зайчонок, родная моя!

…У нас здесь снова начался ад кромешный — поход на походе сидит и походом погоняет. За последние 10 дней, например, 3 выхода на стрельбище (15–15 км), один 40-километровый поход — учение (отражение парашютного десанта) и целых 5 ночных занятий на разные темы… По всем признакам дело идет к концу. Вероятно, числа 1-го января ты меня сможешь уже поздравить… Осточертело до чертиков. Спишь и во сне видишь петлицы с золотым кантиком — хоть какой-то признак самостоятельности… Есть в этом и еще одна сторона: кончу, смогу выслать тебе аттестат рублей на 300. Это будет неплохая помощь… Кроме этого, право, не знаю, что писать и о чем писать.

Стихов новых нет, вернее, новых законченных — нет, а набросков и мыслей хватает. Но все обрывки — нет свободного времени и не хватает сил на малейшее творческое усилие.

Между прочим: у нас здесь был как-то разговор: а что будет после? Жорка говорит, что в самом лучшем случае для нашего поколения больше не будет радостных дней, и ссылается при этом на Ремарка — продолжение «На западном фронте без перемен», а я ничего не ответил, но про себя подумал: «Ничего мне и не надо, только бы был я снова вместе с тобой, моя единственная, моя желанная».