15/II–1942 «Смиренно дождавшись, чтоб стаял лед…» Смиренно дождавшись, чтоб стаял лед, Зиму проспав, как медведь в берлоге, Весною на задние лапы встает Самая подлая биология. И сердце, припомнив интимный покой, Томит соловьем и кукует кукушкой… Война ведь не только холодный окоп, Не только патроны, снаряды и пушки. Есть у войны и другое лицо — Страшней, чем гримаса ограбленных дочиста, Война — это хриплая ругань бойцов И жуткое женское одиночество. Нам враг своей кровью заплатит за кровь, Своею разрухой за нашу разруху, И взорванным кровом — за взорванный кров… Но чем он заплатит за нашу разлуку?.. 14/III–1942 На рождение дочери Я не знаю, как писать об этом, — Маленькая девочка пришла. И, дыханьем радости согреты, Рушатся и мысли, и дела. Ей, конечно же, еще неведом Давний и нехитрый мой расчет, Что она назначена полпредом Даже до рождения еще. Ей дано, как маяку в тумане Океана одиноких дней, Сделать каждую улыбку маме Постоянной нотою моей. 20/III–1942 «Не нужно слов. Слова бывают лживы…» Не нужно слов. Слова бывают лживы. Не нужно клятв, произнесенных вслух. Но если мы с тобою будем живы — Поверит мир в предназначенье двух. Наверно, мы смешны, как могикане. Пришла война, мгновенно развалив Не слишком прочно пригнанные камни И верности, и чести, и любви. Погас в сердцах последний чистый лучик, Возлюбленных забыты имена. И таинству совокупленья учит Чужих невест приезжий лейтенант. Но мы с тобой… К чему пустые речи? Не нужно клятв, произнесенных вслух. И если суждено свершиться встрече — Поверит мир в предназначенье двух. 30/III–1942 «Солнце ударило шапкою оземь…» Солнце ударило шапкою оземь И притаилось в загадочной позе, Будто подруга плясать приглашает. Темень нелепая, темень ночная. Тьма на рассвете обрушится боем… Спляшем, любимая буря, с тобою! 4/V–1942 Наброски к поэме Вступление Мы любим Родины простор: Покой ее станиц, Несмелый облик деревень, Водоворот столиц. Мы любим Родину, как жизнь, Но нет греха и в том, Что дом, в котором родились, Любимый самый дом. Что мир, где отроком грустил И юношей мечтал, Милее разных Палестин И прочим не чета. Мой город в синеве аллей Спокоен и высок. Косые листья тополей — Как в седине висок. Не молод город мой, но он Милей мне всех других… Ему да будет посвящен Мой неумелый стих. 22/IV–1942
К главе «Город» Лежат дороги, как кресты, С дерев спадает позолота, И гложет неизбывный стыд, Томит щемящая забота: Бросая город свой в беде, Ты как изгнанием наказан, Не оправдание тебе, Что ты уходишь по приказу. Смотри: закат на куполах, Как на высоком пьедестале. Зачем же вышел ты на шлях? Зачем же город свой оставил? «Чего ты требуешь, мой стыд? Приказу этому покорный, Взрывать днепровские мосты Уже шагает взвод саперный. Чего трубишь ты, мой горнист? Ведь враг жесток, а мир — огромен». А стыд ответил: «Возвратись! Умри у стен родного дома». И я назад сомнений груз Понес, расспрашивая встречных. Один ответил — город пуст, Другой — в сомненье поднял плечи. А третий посмотрел в глаза, Как брат — тревожно и устало, И хриплым голосом сказал, Что войск, конечно, не осталось, Что город взят врагом в кольцо, Что взрывы город окружили, И что безумных храбрецов Остались кое-где дружины. Лежал на куполах закат, Как позабытое оружье. Я другу посмотрел в глаза И предложил: «Вернемся, друже!» И мы пошли. Был вечер тих, Как тень на фоне дымных кружев… Я друга встретил на пути, Но кратки сроки этой дружбы. Закат стал заревом простым, С другими слившись постепенно. Саперы рушили мосты В седые воды Борисфена. 24/XI–1941 «Есть песня старая и злая…» Есть песня старая и злая «Как поздно встретились с тобой». Любимая! Тебя узнал я В глухой сумятице перед бедой. А ты росла вполне счастливой, Училася в десятом классе. Ну как, скажите мне, смогли б Вы От ста других отличить Асю? О, негатив эпохи нашей! Среди проявленных грозою В Орле нашлась такая Маша, В Москве нашлась такая Зоя. Согреты Родины заветом, Просветлены решеньем лица. Нельзя такую не заметить, Нельзя в такую не влюбиться. Мы поздно встретилися, Ася, Но, может, раньше и не надо — Ведь битва только началася, А мы уже с тобою рядом! |
