Разница заключалась в том, что зверю хотелось пролить ее кровь: испить ее до дна, уничтожить. А я же… я проснулся в уверенности, что готов пролить за нее собственную кровь.

Я забросил сумку на плечо и вышел из дому на улицу, где светило солнце. Вопрос ведь лишь в том, кто сделает первый шаг.

Я нашла Тристена во время обеденной перемены на трибунах, он сидел поодаль даже от самых последних отщепенцев, чем громко заявлял о том, что он самый одинокий одиночка. Сказать точнее — король одиночек. Монарх, который был слишком гордым, чтобы сидеть с простым людом. Я начала пробираться к нему, он посмотрел на меня и поднял руку. Сначала я думала, что он кочет мне помахать, но потом заметила сигарету.

— Не знала, что ты куришь, — сказала я, когда подошла достаточно близко.

— В Англии все старшеклассники время от времени покуривают, — ответил он, глубоко затянулся и выпустил дым в холодный воздух. — Будешь нотации мне читать? Это еще хуже, чем сквернословить?

— Для бегуна, наверное, плохо, — сказала я, отметив про себя, что настроение у Тристена было какое-то странное, даже учитывая кошмарные события, произошедшие накануне. А может, он просто казался очень закрытым из-за того, что надел солнечные очки и его глаза стали мне невидны. Я тоже прикрыла глаза от солнца рукой, чтобы получше его рассмотреть. — Ты же можешь подвести команду. Ты лидер…

— Наверно, я больше не буду бегать, — перебил он меня и пожал плечами.

— Не будешь бегать? — Хотя между мной и Тристеном все было кончено и я искала его, лишь чтобы забрать документы Джекелов, я как-то забеспокоилась за него. — Почему?

Тристен не ответил. Вместо этого он протянул мне сигарету:

— Затянешься?

Я с отвращением вскинула руку:

— Нет, спасибо,

— Умница, — похвалил он, еле заметно улыбаясь. — Не поддавайся пороку.

Я внимательно посмотрела ему в лицо, мне бы так хотелось, чтобы он снял очки.

— Тристен… — Как подойти к вопросу?

— Как мама? — поинтересовался он, затушив сигарету.

— Когда я утром уходила из дому, она была как в подпитии, но в целом нормально.

— Она сказала что-нибудь насчет…

— Нет, — ответила я. — Все получилось, как ты и сказал. Она, похоже, ничего не помнит.

— Хорошо.

Мы уставились на пустое футбольное поле, на котором Тодд Флик мог бы провести несколько славных матчей за школьную команду, но из-за Тристена сезон для него закончился, едва начавшись.

— Тристен, — сказала я, — верни мне ящик. И список.

— Конечно, Джилл. — Меня его согласие удивило. Но он попросил об отсрочке: — Завтра.

— Я… хочу забрать их сегодня. Пожалуйста.

— Завтра все это вернется к тебе, — сказал Тристен. — Подожди еще один день.

Завтра?

— Тристен, что ты собрался сегодня сделать? — спросила я.

— Джилл, ты умная девочка, — сказал он. — Одна из умнейших людей, с которыми мне повезло быть знакомым. Ты можешь догадаться сама.

— Ты собираешься начать пить растворы.

— Последний раствор, — уточнил он, все еще глядя на поле. Потом Тристен повернулся ко мне и улыбнулся, и в этой улыбке мне почудился свойственный ему мрачный юмор. — Раствор. Я и не задумывался, насколько это слово подходит к ситуации, а ты? Ведь, возможно, он растворит все зло во мне?

— Тристен, — начала я, тревожась за него все сильнее, хотя изначально я лишь хотела изъять у него список и ящик и никогда его больше не видеть. — А если ничего не произойдет, если ты ничего не почувствуешь, как ты узнаешь…

Я не могла выразить буйствовавшие у меня в голове мысли. Если он выпьет раствор и это его не прикончит, как он поймет, излечился ли он? А если ему покажется, что ничего не изменилось, что тогда? Что он будет делать в таком случае?

— Не волнуйся, — ответил он, — план у меня есть. И я даю слово, что завтра все, что принадлежит семейству Джекелов, будет у тебя.

Он встал, бросив мертвую сигарету под лавочку к тысяче таких же трупиков:

— Мне пора идти.

— Куда?

Тристен не ответил. Он пошел вниз, широко шагая, переступая через скамейки, я не сдержалась и позвала его, хотя мне было все равно, что с ним произойдет.

— Тристен?

Он повернулся:

— Да, Джилл?

— Последняя формула…Что там за примесь?

Тристен улыбнулся, сверкнув зубами:

— Не беспокойся. Не слишком смертельно.

Он шутил. Но я уже достаточно хорошо знала таинственного Тристена Хайда, чтобы понять, что на самом деле он говорит всерьез.

Я провожала его взглядом. Он шел через поле, направляясь бог знает куда, и казался совершенно расслабленным.

Когда он отошел метров на пятьдесят, я заметила, что он оставил на трибуне едва начатую пачку сигарет.

Последняя сигарета… Он больше не будет бегать… И коробка завтра вернется ко мне…

И тут я осознала, что этот парень почти наверняка уверен, что обречен. Он готов на отчаянный шаг. Неловко спускаясь с трибун, я думала о том, что надо бы побежать за ним и умолять его одуматься.

Но когда я дошла донизу, я вспомнила маму, одурманенную таблетками, с еле бьющимся сердцем. И я решила не ходить за Тристеном.

Я повернулась к школе и сказала себе, что я не отвечаю за то, что он может с собой сделать. Ни меня, ни мою семью, никого из Джекелов не смогут обвинить в том, что происходит с Хайдами.

На закате я достал из сумки учебники, сунул на их место ящик Джилл и свои записи — и еще кое-что, что я купил по пути домой в хозяйственном магазине. Живущий внутри меня — в голове, в душе — зверь извивался, очевидно поняв, что с нами обоими что-то происходит. Я впервые переживал наше сосуществование осознанно, и это ощущение одновременно и тревожило, и придавало уверенности.

Жившая во мне тварь становилась сильнее, громче заявляла о своих правах — а это значит, что мое решение остановить ее было правильным, даже если это означало, что придется покончить с собой.

Насчет рая и ада я никогда особо не задумывался, но, когда я закрывал сумку, в которой лежал пузырек крысиного яда — смертоносного стрихнина, — у меня мелькнула мысль о том, какой мне вынесут приговор, если я сегодня предстану перед судом Всевышнего. Некоторые верят, что самоубийцы обрекают себя на ад. Но ведь сам Христос был рожден для того, чтобы принести свою жизнь в жертву.

Я поднял сумку, думая о том, что вопрос это все равно спорный. А я сделаю то, что нужно.

Я вышел в коридор и прошел мимо кабинета отца. Дверь была открыта, а внутри — темно. Отец в это время, как обычно, находился в университете. Компьютер, за которым он так часто работал, одиноко стоял на столе.

Остановившись, я подумал, что могу умереть, так и не узнав ничего о своем отце, о том, сколько в нем осталось человеческого и насколько он контролировал зверя в себе.

Я импульсивно бросил сумку на пол и подошел к компьютеру, думая, что стоит черкнуть строчку. Написать прощальную записку, рассказать, что я знал наверняка о нас обоих. Компьютер загудел в темноте, я открыл новый текстовый файл. Сочиняя сообщение отцу, я, честно говоря, улыбался.

Дорогой папа…Угадай, что выкинул твой непослушный сын!

Именно это я и напечатал и нажал кнопку «сохранить», чтобы мое послание не исчезло вдруг, как и сам его автор. Всплыло окошко — надо было как-то назвать новый файл. Я улыбнулся пошире, чуть не засмеявшись над абсурдностью происходящего. «Последнее письмо», как же его еще назовешь?

Я напечатал «по», а компьютер подобрал файлы, начинающиеся на эти буквы. И тут я увидел документ с названием «ПодавленнеХайда. doс»!

Этот файл, имя которого было так созвучно с моими собственными переживаниями, разожгло во мне любопытство. Я сохранил свое сообщение и переключился на отцовский текст.

Я спешно листал документ, двигаясь по тексту все быстрее и со все большим интересом. Я чуть ли не носом прижимался к экрану и просто не мог поверить глазам своим.