А техник тоже подзуживал:
— Ну, «за» или «против», а? Как на выборах, хе-хе…
Усы лесника шевельнулись. Ему казалось, что какой-то ком застрял у него в горле и не давал говорить. За короткое мгновение он снова пережил всю борьбу с самим собой. Сейчас от него ждали прямого ответа, невозможно было ни увильнуть от него, ни убежать. Лесник почувствовал, что именно от его слов, от его решения зависит, уцелеют или нет самые высокие и крупные деревья на Каарнамяэ.
Собрав все свои силы, он, запинаясь, произнес:
— Возраст каарнамяйским ельникам вышел… Мы весной посадили вместо них новые… Теперь каждую весну будем сажать…
— Как-как? — Осмус подскочил к старику. — Хорошенько подумай, что говоришь. Может, судьба всего Сурру будет зависеть от твоих слов.
— Судьба Сурру в надежных руках, — тихо ответил Нугис и, рассердившись вдруг на Кирр, спихнул ее со стула. — Ты чего торчишь в комнате? Ступай на двор! — Голос хозяина выдавал его плохое настроение, и зверек покорно проскользнул через открытую дверь на двор. Нугис грузно зашагал следом.
— Сумасшедший старик! — фыркнул Осмус.
«Провалилось его голосование, — подумал Реммельгас и незаметно усмехнулся. — Даже техника вытащил из конторы, чтоб одним голосом было больше. Он, видимо, был уверен в Нугисе — всего набралось бы три голоса против одного, и, хотя формально это голосование не играло никакой роли, оно все же явилось бы в своем роде осуждением моей лесной политики».
— Сумасшедший? — повторил Реммельгас. — Ну нет, старик замечательный!
— Радуйтесь, радуйтесь, — буркнул Осмус и снова принялся шагать по комнате. — Пословица, однако, говорит, что цыплят по осени считают.
Реммельгас защелкнул замок портфеля. Поступок Нугиса поднял его настроение. Раз Нугис, эта добрая лесная душа, за него, значит, все хорошо и он на верном пути. Он уже давно это понял. Невозможно, совершенно невозможно представить себе, чтобы старый лесник одобрил что-нибудь такое, что оказалось бы нечестным. Нугис впервые решительно и твердо встал на сторону Реммельгаса, и последнего это необычайно обрадовало, даже его досада на Осмуса улеглась. Спокойно, чуть ли не добродушно он сказал:
— К чему нам драться, товарищ Осмус? Я действую не из упрямства…
— Именно из упрямства. Своевольного, корыстного упрямства!
— Нет, вы и сами не верите своим словам… Разрешите мне кончить. Я хотел бы, чтоб вы хорошо поняли, какой выбор вам предстоит сделать. Перед вами сейчас два пути: по одному из них — по пути собственной выгоды, по пути равнодушия ко всеобщим интересам — вы уже шли…
— Чего вы только не выдумаете!
— На другой путь — путь служения интересам народа, единственно верный для советского человека путь, — вам еще не поздно вступить.
— Я не нуждаюсь в ваших проповедях. Я стою на страже интересов своего лесопункта.
Реммельгас взял портфель.
— Мне хотелось обратить ваше внимание на опасность положения…
Осмус остановился прямо перед Реммельгасом. Сощурив глаза, он процедил сквозь зубы:
— Тем, кто вставал Осмусу поперек дороги, всегда приходилось жалеть об этом…
— Это что, угроза?
Осмус криво усмехнулся:
— Вы сами начали с угроз…
— Я принес вам поесть, — раздался вдруг голос Нугиса.
Старик стоял в дверях с бидоном молока в одной руке и тарелкой масла в другой. Он вошел уже давно, в самом начале ссоры, и несколько раз порывался вмешаться, но где там! Пока он собирался с духом, те двое так и сыпали словами, — вот и поругались. Вид у старика был расстроенный: он терпеть не мог ссор да перебранок и сейчас даже струхнул. Осмус был вспыльчивым человеком, Нугис это знал, да и лесничий был не из робкого десятка. Не зная, что сказать, он повторил:
— Да, поесть… Готовить у нас теперь некому, только и могу предложить, что молоко да хлеб…
Молча поели. Нугис не садился; он то входил, то выходил из комнаты, а по пятам за ним бегали Стрела и Молния.
Потом Осмус поднялся и на прощанье сказал Нугису:
— Еще раз говорю: продай свою речную разбойницу.
— Разбойницу! — рассердился Нугис. — Кирр ловит рыбу, но сама ее не ест, мне приносит.
Он и слушать не хотел о продаже.
Осмус и техник уехали. Реммельгас остался ночевать в Сурру, чтобы на следующий день проверить, как ухаживают за саженцами. Долго сидел он на скамье под яблоней. Солнце скрылось за деревьями, и стало свежо. Легкий порыв ветра пробежал по лесу, и по зарослям пронесся тихий шепот. Кукушка оживилась и куковала не переставая. Реммельгас сосчитал до двадцати пяти, потом бросил. За домом во ржи заскрипел коростель.
— «Речная разбойница»!.. — проворчал Нугис, проходя мимо Реммельгаса. — Это Кирр-то — разбойница!..
Так как лесничий ничего не ответил, он добавил тише:
— Вот сам он действительно разбойник. Ух, и злющие были у него глаза, когда вы тут спорили, съел бы он тебя с потрохами, если б мог.
Как раз об этом думал и Реммельгас. Сегодняшний спор был необычным, речи Осмуса дышали ненавистью, сдерживаемой до сих пор, словно сжатая пружина.
— Мало ли что сгоряча сорвется, — успокоил он себя и лесника.
— Осмус давно мне знаком, и я не слепой. Он сегодня на загнанную лисицу был похож. Такая того и гляди в глотку вцепится. Нет, с ним надо ухо востро держать… Цеспроста он с такими плохими людьми дружит.
Реммельгас улыбнулся.
— Спасибо за предостережение. Буду о нем помнить. Только мне кажется, что Осмус одумается и еще попросит у меня прощения за сегодняшнее.
— Как же, дожидайся! — буркнул Нугис.
Тут Реммельгас счел возможным спросить об Анне. Лесник ответил уклончиво:
— Сказала, что едет в город…
— Завтра не вернется?
— Наверно, нет.
Не в обычае Нугиса было болтать о своих семейных делах. «И без того все узнается», — говорил он обычно. И на следующий вечер Реммельгас покинул Сурру, не повидав Анне.
Он и Осмус подготовили материалы о новых лесосеках, дополнили их своими соображениями и отослали все данные в министерство. Реммельгас рассчитывал, что его вызовут для устных объяснений, но этого не произошло. Зато недели через две приехал секретарь уездного комитета партии Койтъярв с тремя-четырьмя работниками лесхоза и леспромхоза, что немало удивило Реммельгаса.
Койтъярв держался холодно и сдержанно, его суровое лицо ни разу не осветила улыбка.
— Я обещал навестить вас, — сказал он, здороваясь, — давно собирался приехать, только вот не думал, что мне придется контролировать вашу деятельность.
— Контроля я не боюсь…
— Надеюсь, надеюсь. Мы начнем с вас, поскольку на лесничество много жалоб, а потом расследуем и работу лесопункта.
— Это в связи с нашим совместным рапортом о лесосеках?..
— Если бы только это!
— Что же еще?
— Услышите. Имеется целый ряд жалоб на вас, как подписанных, так и анонимных.
— И вы принимаете их за чистую монету?
— Я хочу их проверить. Жалоб на вас собралась такая груда, что можно прийти лишь к двум выводам: либо вы сумели всех нас провести, либо под вас кто-то подкапывается.
Реммельгас весь кипел, он едва сдерживался. Директору лесхоза, прибывшему с бригадой, он сказал с обидой:
— Наградили, нечего сказать…
Директор лесхоза посмотрел в сторону и буркнул:
— Заварил же ты кашу, только держись…
— Какую кашу?
— Чего ты злишься? — Директор пожал плечами. — Еще успеешь объяснить нам, кто здесь правый, кто виноватый.
Реммельгасу стало горько: вот она, благодарность! Сам все время поддерживал его, одобрял, ставил в пример другим. «Реммельгас настоящий борец за будущее нашего лесного богатства, нашего зеленого золота», — разве не такие слова были сказаны на последнем производственном совещании? «Заварил кашу»! Пока дела идут хорошо, все ласковы, все к тебе льнут, похлопывают по плечу, хвалят и превозносят, а едва уверенность поколеблется, как они поворачиваются спиной, делают вид, что их дело сторона, да еще насмехаются…
Лесничий устроил бригаду на ночлег и покинул ее. Самому ему было не до сна, он решил побродить. Еж, перебегая через дорогу, встревоженно и сердито зафыркал. Козодой захлопал крыльями. И немолчно шумел лес, шумел спокойно и тихо, словно убаюкивал уставших за день птиц, зверей и людей…
