Тамм вскочил со стула.

— Да, обращайтесь в центр, требуйте, а пока не придет ответ, сидите на своих полях по пояс в воде?

— Успокойтесь, товарищ Тамм, успокойтесь. Могу вам сообщить, что вопрос для меня не нов, что я уже об этом думал, что у меня есть свои планы насчет того, как в будущем избежать вреда, который наносит плотина. Мы переведем лесопилку на электроэнергию.

— Плотину надо снести немедля. Сегодня же!

— Так быстро ничего не выйдет, мой дорогой, мой юный друг. Перевод на электроэнергию потребует времени. Возможно, год, а скорее всего и два. Линия далеко, постройка своей электростанции сомнительна. Печально, конечно, что наши личные желания не всегда покуда соответствуют реальным возможностям…

Возражения Осмуса были настолько убедительны, что весьма воинственно настроенные гости упали духом и умолкли. Глава лесопункта заметил это и решил закрепить одержанную победу.

— Нельзя на основании своих личных симпатий или антипатий делать поверхностные выводы, товарищ лесничий. Вы настроены по отношению ко мне не очень дружелюбно и в каждом моем шаге видите злой умысел. Вот как сейчас с этим паводком. Вода всегда затапливала туликсаареские поля, так бывало даже в те времена, когда никакой мельницы в Мяннисалу и не было…

— Так высоко вода никогда еще не поднималась!

— А вы что, измеряли? — Осмус закурил, опустился на стул и пустил колечко. — Вы хотели бы рискнуть за чужой счет, ведь расплачиваться на этот раз пришлось бы мне. Надеюсь, что вы, товарищ лесничий, представляете себе, к чему приведет вывод предприятия из строя хотя бы на две недели?

— Это предприятие у вас и так едва-едва дышит…

— Скоро там вновь загрохочут жернова, такую ситную муку будут молоть, что хоть булки пеки. А вы хотите сорвать нам выполнение плана… У меня и так уже забот по горло из-за вашей активности по части лесозаготовок… Другое дело, если бы вы потерпели с переводом лесосек в Сурру, если бы вы не стремились меня опрокинуть по всему фронту…

Осмус говорил спокойно и все время внимательно глядел в окно, словно его чрезвычайно интересовала девушка, коловшая у сарая дрова. Но он знал, что наносит Реммельгасу удар в самое чувствительное место. За те дни, что лесничий провел в Сурру, он достаточно насмотрелся на тамошние топи и чащи. Куда бы он ни ходил, с кем бы ни говорил, какие бы проблемы ни разрешал, — его неотступно преследовал вопрос о лесных работах в Сурру. Бессмысленно было бы требовать осуществления невозможного, но душа никак не мирилась с тем, чтобы по-прежнему разрастались вырубки возле дорог… Осмус, этот хитрец, представляет ему возможность пойти на попятный, пойти на взаимные уступки, с почетом отступить и в общих интересах отказаться от лесозаготовок в Сурру. Даже Тамм, казалось, глядит на него поощрительно: чего, мол, ты еще ждешь, спасай поля и лес от паводка, сговаривайся!

Девушка кончила колоть дрова, набрала большую охапку поленьев и скрылась за углом. Осмус отвел взгляд от окна и выжидающе посмотрел на гостей. Он был доволен собой. Ловко он это придумал: весь вопрос разрешался самым деликатным образом и ничей престиж не страдал… Осмус был уверен в своем успехе, это можно было прочесть в его взгляде и в том, как чуточку приподнялись уголки его рта.

«Будь, что будет, — подумал Реммельгас, — но вырубкам вокруг станции больше не расти. Начну сам ходить из колхоза в колхоз и агитировать. Буду разъяснять крестьянам-возчикам, почему надо рубить лес именно в Сурру, где перестой гниет от старости, именно около Люмату, где заболачивание губит ценные породы. Буду убеждать до тех пор, пока люди не согласятся туда ездить, несмотря на воду, трясины и заросли».

Реммельгас встал и надел шапку.

— Пойдем, Тамм.

У Осмуса опустились уголки рта.

— Так что ж?.. Как прикажете вас понять?

— Понимайте так, что никаких уступок насчет перевода лесосек не будет.

— Повлияйте на него хоть вы, товарищ Тамм. Во имя колхозных полей…

— Мы просили вас снести плотину.

— Я пошел на уступки…

— Мы не торговаться сюда пришли, — сказал Реммельгас. — Прощайте!

Реммельгас и Тамм молча доехали на велосипедах до Мяннисалу. Они остановились на мосту, прислонили машины к столбу и облокотились на обструганные перила.

У плотины плавали утки заведующего лесопилкой.

— Дальше нам не по дороге, — сказал наконец Реммельгас, решив, что пора домой. — О чем ты думаешь?

— Да все о том же: о разливах… Весной-то оно еще ничего, а летом это гибель: пропадет сено… Подожду еще несколько дней… Если подъем воды не прекратится и если Осмус не уберет свою плотину, то я, в самом деле, больше ни за что не отвечаю!

Реммельгас протянул Тамму руку.

— Прежде чем затевать что-нибудь, скажи мне. До свиданья.

Они вскочили на велосипеды. Долго еще их провожал глухой гул лесопилки и веселый плеск воды, взбиваемой большим турбинным колесом.

Хельми Киркма пришла домой усталая и голодная. Три дня она бродила по делянкам и складочным площадкам, одну ночь переночевала в сторожке лесника, в Кюдема, другую в общежитии лесорубов, на деревянной скамье. Близилось первое мая. Близился тот срок, к которому все сдаваемые лесхозу делянки следовало привести в порядок. Времени оставалось совсем в обрез. В былые годы на лесопункте и не подумали бы тревожиться — отношения с лесничеством были приятельские. «Предписания подождут, не расшибаться же из-за них в лепешку», — утешал Осмус и себя и работников лесопункта и засовывал инструкции леспромхоза в свой письменный стол, на самое дно ящика. Настойчивость Реммельгаса заставила его выделить несколько штатных рабочих для приведения лесосек в порядок, но, во-первых, этого было слишком мало, а во-вторых, и в эту зиму люди занимались уборкой с прохладцей и делали все кое-как. Из-за этого пришлось шкурить заново часть пней, собирать и либо вывозить, либо аккуратно складывать на месте сор из-под штабелей, валявшиеся тут и там обрубки, забытые слеги.

Так было всюду, так было и на лесосеках Хельми. Настроение от этого не поднималось. Рабочие делали все нехотя, с ленцой. «В прошлом году куда больше сору было, и ничего, чего же в нынешнем-то из кожи лезть?» — ворчали они. Однажды Хельми не выдержала и накричала на людей. Те уставились на нее, разинув рот. Мастер Киркма никогда не кричала на рабочих, а тем более из-за таких пустяков.

Хуже всего у нее обстояло дело на одной из больших, совсем свежих вырубок в Сурру, на делянке № 126. Хельми была там три дня тому назад. Два старика, постукивая топорами, не спеша окоряли пропсы, им этой работы хватило бы до осени. Хельми послала им в подмогу еще восемь человек. Хоть начерно приведут лесосеку в порядок.

«Сейчас бы чашечку кофе погорячей — подбодрить себя немного», — подумала Хельми, но не смогла заставить себя пойти на громадную общую кухню и развести огонь в плите. Совсем обессиленная, она легла на свой узкий диванчик. Ей было отведено две комнаты в низком, но просторном крестьянском доме. В одной помещалась контора, в другой жила она сама.

Хельми была нелюдимой, и мало кто знал, как она живет, — в ее комнату редко заглядывали даже женщины, не говоря уж о мужчинах.

Не пролежала она и пяти минут, как кто-то постучал в дверь конторы. Она скорчила гримасу и не шевельнулась. Пускай стучит. Дверь в соседней комнате была закрыта изнутри на крюк и на засов. Приемные часы кончились, пусть приходят утром.

Но посетитель оказался настойчивым: он забарабанил кулаком, да так, что Хельми испугалась, как бы старая дверь не соскочила с петель. И все же, решив не открывать, она уткнулась головой в подушку. Когда за дверью, наконец, стало тихо, она с облегчением вздохнула…

— Здравствуйте! — сказал незнакомый голос. Хельми так и вскочила, словно ее иголкой укололи. В дверях, ведущих в кухню, стоял, придерживая занавеску, лесничий Реммельгас. — Извините, что ворвался в ваше святилище. Я видел, что вы пошли домой. Побежал следом, но не догнал — шаг у вас проворный, и вы успели юркнуть к себе.