Казалось, что Реммельгас перестал слушать и только следил за игрой света на все темнеющем ночном небе. Вот оно уже совсем почернело над зубчатой стеной леса и, словно опустилось, отяжелев.

— Сила у нас есть, — заговорил наконец Реммельгас, — надо только разбудить ее, собрать воедино, направить. Эта сила — народ. Тебе, наверно, приходилось говорить кое с кем о борьбе с водой, с болотом, и ты, я думаю, замечал, как при этом загораются у людей глаза? Стоит кликнуть клич — и такая армия соберется со всей округи! Все поспешат на помощь: колхозники, лесорубы, железнодорожники, школьники, служащие — словом, никто в стороне не останется.

Реммельгас за последние дни и ночи много думал об осушении, так много, что даже его повседневные заботы о разметке лесосек, о посадках отступили на задний план. Тут ему все было ясно, он знал, что прав, и, отдавая распоряжения или указания по части лесосек и посадок, он не испытывал колебаний, несмотря на всю свою тревогу по поводу трудностей, которые были неизбежны при вывозке леса из далеких делянок на Люмату. Но в деле осушения все казалось новым, за все приходилось приниматься сначала, за каждый ложный шаг предстояло расплачиваться впоследствии сторицею. И, однако, это был вопрос о будущем: без покорения болота Люмату и реки Куллиару преобразование туликсаареских лесов и полей было немыслимо. Да, он понимал всю важность этой задачи. Более того, он понимал, насколько сложно и трудно ее решить. Тут требовалось отдать все свои силы, всю свою энергию.

— Мало только осушить почву, — сказал он, глядя в глаза Тамму, — надо преобразовать всю нашу природу, доказать, что мы, советские люди, ее хозяева. Пусть наше Туликсааре станет тому примером.

Тамм стукнул кулаком по столу и вскочил.

— Эх… Если б можно было начать завтра же!

Если б можно было! Реммельгас понимал нетерпение Тамма. Как часто он сам вскакивал из-за письменного стола и принимался беспокойно расхаживать по комнате, чтобы утихомирить нетерпение, овладевающее порой всем твоим существом: начать, завтра же начать! Но время еще не приспело. Несложно было свести воедино планы по осушению берегов Куллиару, немного ушло бы времени и на их изменение, на их доработку в соответствии с новыми задачами. Но в конце концов избыток влаги был не причиной, а следствием, не в нем был корень зла. Реммельгас с каждым днем все яснее и яснее отдавал себе отчет в том, кто главный враг.

Куллиару! Сама река!

Сначала он решил, что достаточно прорыть сеть отводов на окрестных полях, что хватит и пары магистральных, водосборных канав. Но чем больше он погружался в планы, чем больше изучал местность, тем более его одолевала мысль, что без углубления реки Куллиару всякий дренаж принесет лишь половинную, если не меньшую пользу. Достаточно было посмотреть на канавы Нугиса, чтоб убедиться в этом. То, что ему рассказали сегодня о мельнице, было для него новостью, и весьма обнадеживающей. Снос плотины понизит уровень воды. Но едва ли в достаточной мере.

Малая излучина — вот первопричина разливов. Похоже было, что буржуазные мелиораторы предпочитали стыдливо умалчивать об этом. То есть они намекали на желательность углубления реки, но делали вид, что можно обойтись и без него. Шутка ли, вынуть десятки тысяч кубометров земли! Стоит ли идти на такой огромный объем работ? Не проще ли выкопать несколько канавок?

Рассказать об этом Тамму? Но к чему портить человеку настроение, пока все окончательно не выяснилось, пока не промерили заново реку. Вот покончат с этим — и тогда больше не останется и тени сомнений, тогда опасность станет очевидной и столковаться будет проще…

Утром они поднялись рано. Завеса облаков сгустилась, ветер стал теплым и влажным. Скворцам это не мешало, они заливались вовсю на ветвях черемух и ясеней, растущих возле дома.

Реммельгас и Тамм отправились в Мяннисалу, на мельницу. Это было старое каменное строение, поставленное на прибрежном откосе, который почти закрывал его с противоположной от реки стороны. Издали казалось, что это здание с узкими окнами стыдится своего убожества и старается спрятаться. Они вошли внутрь. В мельничном отделении их обдало запахом залежалой муки, мышей и сухого зерна. Жернова здесь давно остановились. В пристройке, где работала лесопильная рама, их встретил сам заведующий, до бровей осыпанный опилками.

Все вместе они пошли взглянуть на турбину. Она была старая и требовала сильного напора воды, из-за чего и плотину сделали повыше.

— А что, если укоротить щиты на полметра? — предложил Реммельгас.

Заведующий только замотал головой и с его волос посыпались опилки.

— Тогда рама остановится, — сказал он испуганно. — Что вы? Мы и так сколько зимой простояли из-за того, что уровень упал. Совсем наоборот — нам надо поднять щиты еще выше.

— Вам бы только Ниагара подошла, — проворчал Тамм, который неохотно пошел с Реммельгасом, так как считал попытку договориться с лесопилкой лишь напрасной тратой времени.

— Еще выше? — воскликнул Реммельгас. — Так уже и сейчас из-за вашей плотины у нас ни поле, ни лес не просыхают.

— Возможно, вполне возможно, а что я могу сделать? Мое дело — производство, доски, а в будущем и мука. У меня есть план, есть заказы, их надо выполнять, а не выполню — так меня просто выгонят. А место терять никому не хочется, не так ли?

И его серые водянистые глаза уставились на гостей. Во всем его виде было столько искренности и простодушия, что пропадала охота сердиться.

— А вы не пробовали взглянуть на дело пошире? — спросил Реммельгас. — С общей точки зрения?..

— То есть как? — Взгляд заведующего выразил недоумение.

— А так, что хоть ваша лесопилка и приносит пользу, но куда больше она приносит вреда. Сколько убытков у местных жителей из-за вашей плотины!

— Но людям очень нужны доски…

— Так разве всего у нас и лесопилок, что в Мяннисалу?

— Не понимаю. Ведь тут всегда была плотина, и жили…

Они махнули рукой и оставили его в покое. Он вежливо поклонился, ибо счел гостей за ревизоров, и поспешил к своей раме.

Реммельгас и Тамм остановились на мосту и облокотились на перила. Мост был новым — старый немцы взорвали при отступлении. Новыми были и щиты. Их плотно пригнали друг к другу, лишь отдельные струйки пробивались сквозь них высокими фонтанчиками и падали на каменное дно реки. От высокой запруды вода с напором устремлялась по каналу к турбинному колесу, которое сбивало ее в желтую, кипящую, весело клокочущую пену.

Реммельгас выпрямился.

— Пошли к Осмусу.

Тамм заворчал в ответ, что ему уже наперед известно, чем это хождение кончится, но все-таки пошел.

Осмус очень и очень спешил («Господи, такая горячка с вывозкой леса!»), но столь важных гостей он все же принял тотчас, заставив подождать браковщиков и мастеров, которые пришли за распоряжениями на предстоящую неделю. Он молча выслушал краткое объяснение Реммельгаса о причинах посещения и, удивленный, всплеснул руками.

— Так вы из-за лесопилки? А я-то думал, что опять либо из-за пней — не ошкурили, дескать, — либо из-за делянок — нечего к самому полотну подбираться. А вы, значит, уже и туда поспели, на мельницу? Быстрый вы, товарищ лесничий…

Тогда Реммельгас напрямик и даже резко спросил:

— Товарищ Осмус, согласны ли вы открыть плотину? Хотя бы временно, до конца половодья?

Осмус вышел из-за стола и остановился перед лесничим.

— А если я предложу вам сократить лесопосадки, этак, скажем, процентов на двадцать, что вы мне скажете? — спросил он.

— Это неподходящее сравнение.

— Погодите. Вы бы это сделали или нет? И почему нет?

Так как Реммельгас не ответил, он сказал сам:

— Потому что план — это закон…

— Не только поэтому. От новых посадок зависит будущее наших лесов, да они и не причиняют никому зла…

— Вы что-то очень горячитесь сегодня. К чему? Обсудим все трезво, по-деловому. Вы должны посчитаться и со мной, с моим положением. План — это закон, да? Так могу ли я обходить закон? Хотите его изменить, хотите остановить лесопилку — так обращайтесь в центр, а не ко мне…