Он осторожно обошел вокруг лося, чьи глаза все время следили за людьми. Но зверь уже не мог оторвать от земли голову.

— Пристрелить бы его, чтоб не мучался, — прошептала Анне.

Лесник снова подошел к лесничему.

— Как я и думал — в живот.

И он вопросительно посмотрел на Реммельгаса.

Тот кивнул.

Лесник выстрелил в упор. Лось вздрогнул, словно хотел вскочить и помчаться в лес, но затем голова его сникла и опустилась на мох…

Решили, что Нугис пойдет домой за лошадью, а лесничий и Анне останутся на острове сторожить лося. Не было ничего невозможного в том, что браконьеры, прячущиеся поблизости, увидев, что все ушли, разрежут лося на куски и унесут. В жизни Нугиса случалось и такое.

Когда лесник отошел уже далеко, лесничий пошутил:

— Мы теперь вроде двух робинзонов на необитаемом острове…

— Вы становитесь сентиментальны, товарищ лесничий!

— Вы сегодня колючая. Я помню вас совсем…

— К тому же вы еще и романтичны! — прервала его Анне.

Тогда Реммельгас встал и, чертыхнувшись про себя, побрел по острову. Вскоре он нашел среди сосен одинокую березу, под которой можно было отдохнуть. Перед ним простиралось скучное бурое болото, издалека доносился унылый крик кроншнепа, где-то поближе хлопал крыльями болотный журавль.

По ветвям запрыгали лучи солнца, они пробирались все дальше и наконец добрались до лица лесничего. Крупная полосатая пчела закружила перед самым носом, но он был не в силах даже поднять руку, чтобы отогнать ее. Казалось, что время замерло на месте, словно парившая над болотом пустельга…

И лесничий задремал, прислонившись спиной к стволу шершавой березы и свесив голову на плечо.

Он видел сон.

Он был лосем, которого преследовали браконьеры. У охотника не было ружья, и он грозил беглецу рогатиной. Реммельгас бежал по трясине, бежал до тех пор, пока не устал и не свалился в грязь. Он напрягал все силы, чтоб вылезти, но все погружался и погружался… Браконьер стоял на берегу, выставив вперед рогатину и торжествующе усмехаясь. Теперь глаза его стали зелеными, и, когда он снял с головы шапку, лесничий понял, что это — Анне. Девушка положила руку ему на голову, чтобы толкнуть его под воду. Собрав все силы, лесничий размахнулся…

Кто-то глухо вскрикнул. Реммельгас открыл глаза. Анне стояла рядом с ним и сгибалась от смеха, тут же был и Нугис, который потирал свой живот и ворчал:

— Зачем же драться-то?

Реммельгас вскочил на ноги.

— Извини… я видел ужасный сон…

Девушка все еще хохотала. Оказывается, Реммельгас стукнул старика, когда тот захотел разбудить его и положил ему на голову руку. Но Нугису уже было не до смеха, пора было торопиться.

Он привез на лошади топоры и веревки. Срубили две крепкие ивы и привязали их веревками к лошади. Не очень-то было легко втащить на ветки тушу весом в двадцать пять пудов. Если бы не лесник, лось так бы и остался на своем смертном одре, но едва Нугис ухватился за ношу своими ручищами, как она сразу сдвинулась.

Они двинулись в обход, по более сухой и надежной дороге, известной только леснику. Не доверяя своей памяти, Нугис подчас придерживал лошадь и, перескакивая через зыбкие места, ходил смотреть дорогу. Лошадь задыхалась и фыркала, бока ее блестели от пота, и вскоре вся она была в мыле. Копыта ее глубоко погружались в грязь, она не раз вскидывалась с громким храпом на самых вязких местах, но шаг за шагом, мужественно и упорно продвигалась вперед.

Наконец, сделав небольшой крюк, они выволокли лося из болота, на краю которого, в самом начале дороги на Сурру, Нугис оставил телегу. Тут они встретились с новой трудностью: сил трех человек было явно недостаточно, чтоб взвалить лося на повозку. Лишь после того как они прислонили к ней жерди, им удалось втащить по ним на веревках тяжелого зверя.

Сели отдохнуть. Уже наступал вечер этого незаметно пролетевшего в хлопотах дня. Лишь усевшись, люди почувствовали, как устали и проголодались. Только мужчины кончили курить, как со стороны Сурру послышались людские голоса. Они сидели в стороне от дороги под густой елью и молчали, чтоб не выдать своего присутствия. Но у Осмуса были зоркие глаза, он заметил их еще издали и закричал:

— Вон они где уселись рядком, как ласточки на проводах! А мы их в Сурру ищем.

Осмус и Питкасте возвращались с прокладки железнодорожной трассы. Они сегодня кончили работать раньше и зашли в Сурру, чтоб узнать, когда Нугисы снова смогут прийти на помощь, — завтра придется работать в дремучем лесу, и без старика с дочерью там не обойтись.

Питкасте первым заметил лося.

— А что это у вас на телеге?.. Никак лось?

— Да что ты!.. — оборвал его Осмус, но, заметив раскидистые рога, свесившиеся с телеги, и торопливо подойдя поближе, воскликнул: — Господи боже, лось и есть! Да еще какой! Тридцать пудов, да к тому же и с рогами. Прямо-таки королевский лось! Где вы нашли это чудо?

Питкасте вскинул свою круглую голову и щелкнул языком.

— Губа-то у него какая! Губа лося — да ведь это первейшая закуска!

Осмус покачал головой.

— Вот тебе и краса лесов! Протянул ноги, бедный. Какой удар! Какая потеря, боже мой, какая потеря!

Лесничий и Нугис все еще сидели — они, как поздоровались, так с тех пор и не вымолвили ни словечка. Питкасте обошел вокруг лошади с телегой, потрогал лосиные рога и затем уселся на ствол дерева. Он выглядел хмурым, будто ему было жаль, что он не принимал участия в охоте на лося. Осмус испытывал нетерпение, ему не стоялось на месте, он тыкал пальцем то в губу лося, то в рога, то в загривок, измерял то высоту лося, то ширину его рогов. Он не скрывал своего удивления.

— Как же она вам досталась, эта редкая добыча? Ай-ай-ай! — Он хитро погрозил Нугису пальцем. — Ну и хитрец! Вырастил в лесу такого чудо-зверя и никому ни слова.

— Для себя вырастил, не для других… — начал было Питкасте, но тут Нугис вскочил на ноги и так поглядел на него, что он сразу осекся.

Осмус повернулся к объездчику.

— То, что ты сказал, Питкасте, это не шутки… Или я тебя неверно понял, или ты намекнул на то, что лесничий и лесник…

— Ох, нет!.. Я просто так… Сболтнул… — возразил Питкасте.

— Хорошее дело! Вот сболтнешь так, а потом пойдут разговоры, и уж тогда людям рта не заткнешь! Так что — тсс!

— Кое-кому такие разговоры пришлись бы по душе.

Нугис поднялся и принялся распутывать привязанные к деревцу вожжи. Реммельгас и Анне встали позади телеги, и вновь пришедшие поспешили к ним на помощь. Все вместе они выкатили воз на дорогу.

Анне решила идти прямо домой. Кивнув на прощанье всем, кто отправлялся в Мяннисалу, и незаметно улыбнувшись Реммельгасу, она отправилась в Сурру.

Нугис шагал рядом с телегой, следя все время, чтоб колеса катились по колее. Осмус говорил почти не умолкая и все восхищался могучими рогами лося, его густой красноватой шерстью и острыми копытами. Он без конца задавал вопросы лесничему, пытаясь вовлечь того в разговор, но это ему не удавалось. А Питкасте все больше и больше отставал от телеги. Когда он отстал совсем, Реммельгас высказал по этому поводу удивление, но Осмус его тут же успокоил: еще на берегу Кяанис-озера Питкасте жаловался на плохое самочувствие…

Лося оставили у объездчика, чтобы освежевать его там. Весть о гибели зверя распространилась мигом, и в Мяннисалу повалил народ, чтобы полюбоваться на лося. Люди удивленно покачивали головами и все снова и снова спрашивали:

— Кто ж его подстрелил?..

Но сколько раз ни задавался этот вопрос, ответить на него так и не могли.

Приближался день толоки.[3]

Реммельгас просиживал целыми днями и вечерами в сельсовете, который стал штабом осушительных работ. Они с Рястасом взяли на себя руководство подготовительными работами на территории Туликсааре.

В начале последней недели к ним прибыл техник с мелиоративной станции, знания которого сослужили большую службу при направлении людей на работу. Мероприятие принимало гораздо больший размах, чем можно было ожидать. Тэхни сообщил по телефону, что все окрестные деревни и поселки обещали свою помощь, а Койтъярв взялся организовать приезд городских шефов.