— Мы видим тебя, благородный Голубой Дракон… но… мы ищем пленницу, сбежавшую с…

— Уходите, она здесь… возвращайтесь в казармы и до утра носа оттуда не показывайте… таков мой приказ… глупые вороны.

Ответом была тишина. Беглецы, затаив дыхание, ожидали, подчинятся ли солдаты столь необычному приказу. Зашелестела листва, по усыпанным гравием и мелкими ракушками дорожкам раздались торопливые шаги. Убедившись, что с их командиром ничего не случилось, маньчжурские солдаты, что-то недовольно бормоча себе под нос, направились в казармы.

Внезапно Голубой Дракон согнулся пополам от боли и с умоляющим взором протянул руку к Адриану. Юноша холодно посмотрел на него, однако сделал знак Федору и Ли Кану; те осторожно положили генерала на кушетку. Исполненный жалости, Флорис поднес ему чашку с водой. Ли Кан остановил его:

— Нельзя, Майский Цветок, вода убьет его.

— Посмотри в глаза этому человеку, барин, — произнес Федор, подходя к Адриану, — он хочет говорить с тобой.

Адриан приблизился к Голубому Дракону.

— Почему вы спасли нас? — мрачно спросил он.

— Потому что… ты мой сын. А… Адриан… — прошептал Голубой Дракон и потерял сознание.

Лицо генерала было смертельно бледно, глаза закатились, казалось, он вот-вот отойдет в лучший мир, унеся с собой в могилу роковую тайну.

— О, жестокая судьба, неужели мне суждено умереть, так и не узнав правды… — в отчаянии воскликнул Адриан, приставив дуло пистолета к груди, чтобы свести счеты с жизнью. Флорис вырвал оружие из рук брата; подскочил Федор и своими сильными руками схватил Адриана.

— Успокойся, барин, прошу тебя, полно… полно… — приговаривал казак, словно успокаивал маленького ребенка.

— Ли Кан, сделай что-нибудь, верни генерала к жизни, — лихорадочно зашептал Флорис, повернувшись к китайцу.

— У меня с собой есть экстракт женьшеня, Майский Цветок, он заставляет сердце биться даже тогда, когда оно уже почти остановилось, но это очень опасно, потому что в больших дозах это сильный яд.

— Попробуй, прошу тебя, иначе Адриан сойдет с ума…

Китаец быстро достал из своего широкого рукава хрустальный флакон, оправленный в золото. Содержимое его, видимо, действительно было очень ценно и весьма опасно, ибо Ли Кан с большой осторожностью открывал его, стараясь не задеть горлышка. Затем он капнул на бескровные губы Голубого Дракона несколько капель алой как кровь и густой как сироп жидкости. По телу генерала пробежала дрожь. Кровавая пена выступила у него из ноздрей, он дернулся и вновь вытянулся без движения. Флорис сделал знак Ли Кану продолжать. Китаец колебался:

— Большая доза отравит его, Майский Цветок…

Молча и решительно Флорис схватил флакон. Этот человек должен заговорить, чтобы спасти жизнь его брата. Юноша вложил горлышко флакона в губы умирающего… Генерал страшно задрожал, затем издал долгий протяжный стон. Открыв глаза, он тотчас же принялся искать ими Адриана. Несчастный молодой человек уже перестал биться в железных объятиях Федора; теперь он стоял недвижно, словно мраморная статуя.

— Адриан… подойди… ко мне… — прохрипел умирающий.

Адриан не шелохнулся. Флорис обнял брата за плечи и подвел его к кушетке. Словно заводной механизм, Адриан опустился на колени. Дрожащей рукой Голубой Дракон схватил пальцы молодого человека. От прикосновения его руки Адриан задрожал. Внезапно все показалось ему жутким, кошмарным сном: скоро он проснется, и рядом вновь будет страстная и нежная Ясмина. Рыдания подступили к его горлу. Он с ненавистью смотрел на Голубого Дракона.

— Зачем вы обманываете меня? Я не ваш сын. Мой настоящий отец не был таким жалким авантюристом, как вы. Он давно умер…

Голубой Дракон сделал поистине нечеловеческое усилие, чтобы разлепить спекшиеся губы. Он приподнял голову, мокрую от холодного пота; маньчжурская шапочка, которую он носил, соскользнула вниз, и его белокурые, кое-где тронутые сединой волосы рассыпались по подушке.

— Да… ты прав… твой отец умер… в Марселе… очень давно… я лишь тень… того… кто в той жизни… был… графом Амедеем де Вильнев-Карамей. И… страшный рок… судьба… пожелала, чтобы мы встретились… врагами… и чтобы я погиб от… твоей руки… сын мой…

Жутко было видеть, как умирающий, борясь со страшной болью, пытается говорить; голос его был хриплый и прерывистый. Адриан больше не сомневался, что Голубой Дракон говорит правду. Маска ненависти упала с его лица, и из груди вырвались долго сдерживаемые рыдания.

— Ах, отец мой… прости… прости… я убил собственного отца! — стонал он, закрывая лицо руками, чтобы скрыть свое горе.

Положив слабеющую руку на голову сына, граф нежно перебирал его золотистые кудри.

— Успокойся… Адриан де Вильнев-Карамей… я счастлив… что умираю… жизнь уже давно тяготила меня… это ты, мой милый сын, должен меня простить… я был великим грешником… всегда путал… добро и зло… увы… зло всегда влекло меня… и справедливо… что я наказан за свои поступки…

Адриан затих и, казалось, принялся вслушиваться в слова отца. Граф де Вильнев-Карамей сделал знак Флорису приблизиться и помочь ему приподняться.

— Мне неожиданно стало лучше… вы дали мне какой-то наркотик?

— Да, сударь, — угрюмо произнес Флорис, — экстракт красного женьшеня.

— Сколько?

— Около тридцати капель за два раза, сударь.

Граф де Вильнев-Карамей окинул проницательным взором Флориса; казалось, он понял, какие чувства обуревали молодого человека, когда тот возвращал его к жизни, вводя в его организм смертельный яд.

— Вы правильно поступили… у меня задето легкое и я все равно погиб… но яд… он действует быстро… у меня очень мало времени… а мне так много надо сказать…

Флорис потупился и хотел удалиться, оставив Адриана наедине с отцом, но граф удержал его за руку.

— Нет, останьтесь, молодой человек и… простите меня за то, что я желал вам зла. Я пытался убить вас, потому что… мне показалось… что я вижу призрак царя… того царя, который похитил у меня твою мать, Адриан, — довершил граф, с трудом поворачивая голову к сыну.

— Ах, отец!.. Отец… — рыдал Адриан, — как вы оказались здесь?

— Судьба, мой сын… та же самая, которая привела сюда тебя… последний раз я видел тебя… в Марселе. Ты был еще совсем ребенком… ты не узнал меня… я бежал… от полиции, потому что участвовал в банде Картуша… Именно тогда я доверил… Батистину, мою дочь… Максимильене…

Произнося имя прекрасной графини, черты лица умирающего разгладились.

— Ты… скажешь своей матери… что я был недостоин ее любви… о, все же я любил ее… Какими извилистыми тропами была ведома эта мятущаяся и страдающая душа?

Флорис и Адриан молчали, не желая говорить графу, что Максимильена умерла много лет назад.

— Я также любил… мать Батистины… она не была знатной дамой, она… это была… мошенница, как и ее брат Картуш… Ах! Адриан, что за пропащая жизнь… Как дела у Батистины? Красива ли она, знает ли она, какое пятно лежит на ней от рождения?

Адриан отрицательно покачал головой. Он не мог говорить, слова отца истязали его душу. Флорис улыбнулся умирающему:

— Да, господин граф, Батистина очень хорошенькая. Ее воспитывали как нашу сестру, и она не знает тайны своего рождения, мы хотим вернуться во Францию, чтобы устроить ее жизнь.

— О… это хорошо, сколько ей теперь лет?

Флорис наморщил лоб. Он не мог точно сказать, сколько времени назад они покинули Францию. Может быть, три года назад, а может, больше… или меньше; скорее всего, они не были там целую вечность.

— Теперь ей должно быть пятнадцать лет, господин граф.

— Я часто думал о ней, и о тебе, Адриан. Ты законный наследник графов де Вильнев-Карамей. Это славное имя, я не сумел с честью пронести его, но ты, мой сын, я вижу по твоим глазам… ты достоин его. Но Батистина… эта малышка незаконнорожденная… мне страшно, если она… с таким пятном войдет в какую-нибудь знатную семью… В ее жилах течет кровь разбойника. Если правда раскроется, она будет наказана… на всю жизнь… Сударь, выслушайте меня, возьмите меня за руку, — умолял граф, судорожно вцепившись в Флориса. — Вы — сын Максимильены и царя…