— Э, нет, братец! Мы для них настоящие разбойники, опасные злодеи, здесь оставляют только примерных заключенных… тех, кого приговорили к году или двум годам каторжных работ, не так, как нас… ах, я трижды несчастный… такой несправедливый приговор, и всего-то за то, что выпил прокисшее молоко паршивой овцы, принадлежавшей патриарху…

Адриан подмигнул брату. Они уже привыкли к поповским прибауткам и даже полюбили их: они поддерживали в них слабую надежду посреди окружавшего их кошмара. Но в это утро друзья были настроены особенно оптимистически. Неизвестный друг позаботился о них и поддержал. Флорис с нетерпением ожидал следующей ночи. Он почти не чувствовал тяжести своих кандалов.

«Бедненькие», — вздыхали две немолодые женщины, глядя, как медленно, звеня цепями, бредут кандальники.

— Спасибо на добром слове, матушки… — прошептал Флорис.

Он уже забыл, что люди могут жить свободно и счастливо, и с удивлением наблюдал, как жители города, перекликаясь, шли за водой, занимались нехитрыми делами. Неожиданно он заметил, что многие из этих людей, как и их друг поп, были отмечены позорными клеймами: у кого-то была вырвана ноздря, отрезано ухо, ступня или кисть руки, иногда полностью отсутствовали нос или губа… Партия проходила через поселение бывших каторжников… Флорис почувствовал приступ тошноты… может быть, по прибытии на место с ними поступят так же. Как бы подтверждая его опасения, их привели в барак на окраине поселения. Там такие же, как они, каторжники обрили их, то есть сделали то, чего не успели сделать в Рыбинске. Флорис был в восторге: у него давно уже жутко чесалась голова. Но он страшно разволновался, глядя, как на землю падают золотые кудри его брата. Светлые волосы Адриана напомнили ему о Батистине: вряд ли он когда-нибудь вновь увидит ее… Каждому каторжнику выдали по старому сермяжному армяку и по паре валенок. Флорис с наслаждением натянул их. Он больше не мучался думами о том, как низко они опустились; единственная мысль еще бередила ему душу: ровно десять лет назад эта страна так же ополчилась на них…[19]

Решительно, Россия не хотела их принимать… она все время их отталкивала. Слезы душили его… Выйдя во двор, он бросился на землю и стал ждать рокового сигнала. Адриан сел рядом с ним. Братья наклонились над лужицей с гнилой водой. Кто бы сейчас смог узнать в этих двух кандальниках с худыми изможденными лицами красивых молодых людей, которые еще совсем недавно блистали в салонах Петербурга и покоряли сердца прекрасных дам…

— Шевелитесь, свиньи, — кричал фельдъегерь, — живей, ишь, расселись… Быстрей, быстрей, канальи…

Конвоиры втолкнули их, словно скот, в закрытые возки с окошечками, забранными прочными деревянными решетками. Пятерым товарищам удалось забраться в один фургон и увлечь за собой попа Золотия. Федор удовлетворенно изучал решетки.

— Их нетрудно выломать, барин, — прошептал он.

— Ты прав, вот и они так считают… — ответил Адриан, указывая на солдат, принявшихся опутывать каждый фургон целой сетью толстых цепей.

— Тут и птенец не проскользнет… — тяжко вздохнул Федор.

— Но голодный кондор разбивает засов с помощью бога Фу И, чье змеиное тело… — торжественно начал Ли Кан, поглаживая свою косу, сохраненную им благодаря содействию Федора: казак укрывал маленького китайца, пока всем стригли волосы.

— Эх, старый дурак, — внезапно разозлился Федор, — прекрати поминать своих богов, а то я сам оторву твой бесценный черный шнурок.

— О! Острый Клинок, — со слезами в голосе только и смог произнести Ли Кан… Вот уже почти двадцать лет они жили бок о бок, но еще никогда Федор не оскорблял своего китайского друга…

— Да прекратите вы оба! Нашли время выяснять отношения… — прикрикнул на них Адриан.

Конвоиры хлестнули лошадей, и длинная вереница колымаг заскрипела по равнине в направлении перевала, пересекавшего Уральский хребет. Сначала каторжники были в восторге от того, что им больше не надо тащить тяжелые баржи, однако разочарование наступило очень скоро. В каждый возок, рассчитанный на пятерых, набивали по десять человек. Выходить по нужде никому не разрешалось. Скоро спертый воздух был насквозь пропитан отвратительными миазмами. Неизвестно почему, но в фургоне, где ехали наши друзья, между ними и их соседями быстро возникла неприязнь. Четверо арестантов, объединившись, сначала принялись за Грегуара, как за самого слабого из противников. Один из колодников, здоровенный детина, скорчил недовольную рожу:

— Мне тесно, я хочу вытянуть ноги, пошел-ка ты отсюда, старая каракатица, — и он швырнул свои цепи в бедного Грегуара, взвывшего от боли. Флорис бросился на верзилу: на него повеяло смрадом.

— Грязная скотина, — выругался он.

Бешеная злоба захлестнула Флориса. Он бросился на своего звероподобного противника. Сейчас он жаждал убивать. Враг встретил его градом кулачных ударов. Флорис решил выместить на нем всю свою ненависть: он заломил ему руки за спину и обхватил за шею. Изо рта каторжника вылетали нечленораздельные звуки, глаза вылезли из орбит.

— Сволочь, подонок, — усмехнулся Флорис: ему казалось, что он душит не жалкого каторжника, а Елизавету, Юлию Менгден, Воронцова…

Арестанты шарахнулись в стороны, насколько позволял тесный фургон. Адриан схватил брата за плечи и буквально выдрал у него его жертву.

— Довольно, брат, остановись.

Молодой человек выпрямился и презрительно бросил негодяю:

— Если ты еще вздумаешь задеть его, пришью на месте. — Флорис успешно постигал язык каторжников. Противник буравил его своими маленькими, исполненными злобы глазками и, потирая горло, прохрипел:

— Один из нас скоро подохнет, падла.

За решетками раздался свист кнута.

— Р-разговорчики, сволочи, — заорал конвоир, направляя своего коня к их возку.

Каторжники поворчали, повздыхали, кое-как расселись и затихли. Вскоре от голода они впали в сонное отупение. День прошел без происшествий. С наступлением ночи фургоны остановились — надо было дать отдых лошадям. Солдаты задавали им обильные порции овса. Каторжники протягивали руки, им бросали куски заплесневевшего хлеба. Животные значили гораздо больше, чем люди.

— Выпустите нас на ночь.

Ответом был кнут.

Из-за лени и нерадивости конвоиры предпочитали не выпускать каторжников из их фургонов. Так было проще их охранять…

— Как вы думаете, придут к нам сегодня ночью? — шепотом спросил Флорис, когда их соседи уснули.

— Будем ждать, наблюдать и надеяться, — ответил Адриан. Сегодня они не прикоснулись к отвратительной пище, которую бросали узникам их тюремщики.

— Эй, братишки, давайте-ка лучше спать. Господь милостив, — проворчал Золотий Воротов, — тебе что, легче станет, если ты узнаешь, как зовется твоя радость? И счастье, и несчастье не имеют имени, вот я, например, безвинно осужденный поп…

— Послушай, старый болтун, — взорвался Федор, — мы хотим узнать, кто это решил помочь нам, потому что, представь себе, мы не собираемся вечно сидеть взаперти и дышать рядом с тобой, вонючий козел…

— Довольно, успокойся, Федор, — прошептал Адриан.

— Острый Клинок правильно говорит, — одобрительно закивал головой Ли Кан, — кот, идущий ловить мышей, охотится для себя. — Китаец хотел помириться с украинцем.

Грегуар молитвенно сложил руки. Как обычно, он каждый вечер молился.

Их соседи-каторжники заворочались. Друзья умолкли. Ночь прошла в ожидании, но утомленные столькими волнениями, пятеро товарищей, в конце концов, невольно последовали совету Золотия и заснули — кто стоя, кто на корточках. Внезапно Флорис почувствовал, как кто-то нежно гладит его по лбу. Он открыл глаза. Таинственный посетитель тайком пробрался в фургон и положил на колени юношей новый узелок с едой…

«Что все это значит?» — подумал Флорис, отчаянно вглядываясь в темноту.

Адриан тронул его за плечо:

— Ты что-нибудь заметил, брат?

— Это невозможно, но все же мне показалось, что среди деревьев мелькнул женский силуэт, — мечтательно прошептал Флорис.