«Ты не спишь?»

Я вижу, как в комнате ужинают, слышу стук ножей и вилок, отдалённые голоса, вижу Хейта, который кивает мне. Мем кормит меня кашей, её рука раз за разом властно оказывается у моего рта и я послушно впускаю ложку. Я чувствую себя лучше, тепло разливается по моему телу.

Удовлетворённый, я позволяю Мем обтереть мокрым платком мне лицо и шею и забиваюсь под одеяло.

«Ему лучше, он уже не такой горячий», — сообщает она в комнате.

Может мне спросить про пальто? Я хочу понюхать рукав, чтобы вспомнить солдата. Мне нужно знать его запах…

Когда я чувствую, что рядом со мной кто-то есть, я впадаю в большую панику.

«Я уже слопал это», — улыбается Мейнт.

В темноте я слышу скрип досок и чувствую как они вибрируют на потолке.

«Ты можешь получить у солдата всё, что захочешь? Даже шоколад?»

Я делаю вид что сплю и молчу.

Я хочу только своё пальто, я желаю почувствовать его запах. Я отворачиваюсь к стенке и пытаюсь вспомнить его лицо, линию его щёк, его сломанный зуб.

Мейнт засыпает, я слышу его тихое и равномерное дыхание.

Я заболел из-за того, что чужая слюна попала в мой рот, это наверное опасно? Я с ужасом вспоминаю, что сегодня он хотел приехать на автомобиле ко мне. Моё тело становится мокрым и горячим: он рассердится на меня, если не дождётся? Я чувствую выступивший на лбу пот и моё сердце начинает учащённо биться…

Солдат сидит на рельсах за сараем, он смотрит на меня, и я не могу пошевелиться под взглядом его глаз.

Так как Мем считает, что я всё ещё болен, то позволяет мне не идти в церковь, вопреки обычаю. На столе в хаотичной неразберихе стоит брошенная после завтрака посуда, но гостиная пуста. Я выбираюсь наружу и вижу Хейта, который с детьми движется в сторону Вамса. Стоит солнечная весенняя погода, пальто у девочек расстёгнуты, а Попке и Мейнт весело вышагивают в белых рубашках. Армейская машина встречает эту маленькую группу прихожан и проезжая мимо, громко сигналит, нарушая воскресную тишину. Она съезжает с дамбы и останавливается рядом с насыпью. Несколько солдат выходят из неё и поднимаются на дамбу. Наверху они осматриваются и скрываются из поля моего зрения за дамбой. Я неторопливо возвращаюсь в дом и выглядываю из окна: автомобиль на дороге выглядит неуклюже и потерянно, словно подсадная утка, погружённый в тишину. Я в раздумье: пойти туда или остаться дома? Мем наверняка найдёт подозрительным, что я не лежу больной дома, а бегаю в гавани. Так ничего не надумав, выхожу наружу.

«Я просто смотаюсь к лодке, посмотреть, всё ли там в порядке».

Я послушно надеваю пальто, чтобы «не заболеть снова», как кричит мне вслед Мем.

В гавани нет ни одного человека. Привязанная белая коза на выпасе пронзительно блеет, когда я прохожу мимо неё. Лодочные мачты, сияющие, словно вязальные спицы, лениво раскачиваются. Набережная пустынна. Я запускаю камешком по воде: круги постепенно затихают. Может вернуться?

С каждым моим шагом стремление к алькову, в котором я прячусь от окружающих проблем, становится всё сильнее: я тоскую по темноте, уединению и заботливым рукам Мем, подносящим еду и заботливо поправляющим одеяло. Я иду на другую сторону маленькой гавани. Над деревянным настилом причала вьются чайки, взлетающие при моём появлении; некоторые жадно сжимают в изогнутых клювах беспомощно трепыхающиеся рыбьи тела. Несколько овец пасутся у дамбы. Мне издалека слышны звуки их жующих челюстей, срывающих траву с земли.

Тишина и ветер, ни одного живого человека в поле зрения; ни солдат, вообще никого. Металлическая бочка издаёт треск, словно тепло заставляет отслаиваться ржавчину. Я прохожу под подвешенными сетями и хлопаю по её теплому боку. Глухой звук; я вижу, как красно-коричневая пыль прилипает к моей руке, и ощущаю запах. Железо. Ко мне возвращается слабый запах солдата; что сделать мне, чтобы вспомнить и ощутить его прикосновения? Я иду вдоль обветренных столбов берегового укрепления мола, прикрывающего маленькую гавань от моря. Осторожно переставляю ноги с камня на камень, боясь потерять равновесие. Под защитой деревянных свай меня неожиданно одолевает жар. Из-за головокружения я спускаюсь вниз.

Возле одного сломанного столба мне внезапно открывается широкий вид на море, его серо-зелённая поверхность беспокойно перемещается и ярко освещена. Ветер обдувает моё лицо, и когда я раскрытым ртом ловлю поток воздуха, я чувствую, что он словно обдувает изнутри мою голову, удаляя последние остатки недавней болезни. Постоянное беспокойство воды смывает моё безрадостное утомление; я просовываю голову между столбами и оглядываю безлюдную пустоту береговой линии.

Невдалеке на камнях я замечаю шевелящуюся, неправильной формы, человеческую фигуру, нарушающую безлюдность горизонта; она, в своём собственном, отгороженном ото всех мирке, откидывается назад, загорая на солнце. Я быстро втягиваю голову назад, словно мой взгляд может нарушить совершенный покой и окружающий мир этого человека. На противоположной стороне только тихая скука гавани, лодки, качающиеся вдоль набережной и бескрайнее море за дамбой. Загорающая фигура притягивает меня, словно магнит; кажется, что между мной и ней протянулись невидимые нити. Нити, которые дергают меня и вибрируют, грозя порваться.

Недолго думая, я поднимаюсь над сваями, внезапно возвышаясь как перст над торопливыми волнами. Ухватившись за столбы, я балансирую на камнях. Время от времени вода врывается между камнями и подбрасывает высоко в воздух белые хлопья пены. Загорающий заметил меня и повернулся; он что-то крикнул, но слова развеялись ветром: это солдат.

Он лежит, растянувшись на валуне и улыбается мне, прищуривая глаза. Когда я подхожу совсем близко, он протягивает мне руку, которую я хватаю и сразу же отпускаю.

«Hello, good morning»[23].

Теперь нужно идти дальше, словно у моего пути есть цель впереди. Но его рука хватает меня за лодыжку и я останавливаюсь.

«No, no. Where you go?»[24]

Он тянет меня за ногу, вынуждая приблизиться к нему. На нём только спортивные трусы защитного цвета.

«Sit», говорит он, «sit down»[25].

Он сдвигается в сторону, освобождая для меня место и вновь растягивается на солнце. Его руки сложены под головой, его глаза, рассматривающие меня, насмешливы. Перед его трусов немного топорщится, демонстрируя мне те части его тела, на которые обычно не принято смотреть.

В смущении, я отворачиваю голову и смотрю на море, словно что-то там привлекло моё внимание. Даже волосатые подмышки, беспечно обнажённые, вызывают у меня чувство, говорящее, что я не должен туда смотреть: есть что-то неправильное во всём этом, что-то не так.

Солдат тянет меня к камню. Время от времени я бросаю быстрый взгляд на полуобнажённое тело, в надежде, что щель, сквозь которую проглядывает тело, прикрылась.

«Jerome, — я слышу его слова, — sun. Is nice, is good»[26].

Он зевает, потягивается и бьёт себя по груди рукой, издавая глухие звуки. Когда он приподнимается, мне становится комфортнее.

Его ноги свисают с валуна и погружены в воду. Его спина, повёрнутая ко мне — изогнутая, гладкая поверхность, прорезанная по середине резким пунктиром позвоночника. Неровность камня оставила отпечатки на его коже, к лопаткам прилип песок и мусор.

Он болтает в воде ногами, и при этом, словно желая застать меня врасплох, время от времени поворачивает ко мне голову; пойманный, я смущённо отвожу глаза в сторону. Краем глаза замечаю, что он стоит уже в воде, упершись одной рукой в бок и насвистывает какую-то мелодию. Из его тела прямиком в воду брызгает струя, создавая в волнах кипящее пятно из пузырьков и пены. Прежде чем снова сесть, он идёт к столбам и осматривается там, словно что-то ищет.