«Только не упасть, — думаю я, — если я упаду, то буду лежать в грязи».

Но мои ноги трясутся и не держат меня…

Я стою в коридоре и вижу своих родителей, которые стоят в пижамах и смотрят на меня удивлённо и встревоженно.

«Что ты делаешь, почему не спишь? Ты хочешь в туалет? Йерун, ты слышишь нас?»

Моя мать отводит меня назад, в кровать. Она поправляет одеяло и я позволяю это, её руки такие мягкие и знакомые.

«О чём думаешь? Ты должен рассказать нам, если ты чего-то боишься».

Мой отец с угрюмым лицом стоит в дверях, я неотчётливо вижу его в свете, падающем из коридора.

«Ты вполне могла бы выиграть, если бы продолжила бежать. Почему ты остановилась?» — говорю я ей в лицо, когда она склоняется надо мной.

«Вот такой он, по-прежнему весь в фантазиях», — слышу я её шёпот отцу.

Почему сегодня вечером на балконе он так восторженно говорил о успехе Яна, наверное, чтобы досадить мне? Он считает меня не таким хорошим, также как и мать Яна?

«Он настоящий мальчик…»

«Я оставлю свет, может так будет лучше».

Пол скрипит под их ногами, когда они удаляются в свою спальню.

Я планирую рекогносцировочные рейды в город, походы во всех направлениях. На маленьком плане Амстердама я выбираю самые важные улицы, чтобы увидеть, как мне лучше всего пересечь город; затем я делаю рисунки на маленьких листках, на которых будет видно, какие улицы в каждом из запланированных районов расположены, как переходят друг в дружку и как называются. На всякий случай я пишу названия сокращённо: H. W. вместо Hoofdweg, H.S. вместо Haarlemmerstraat[62]. Листки хорошо упрятаны в суперобложке книжки, но даже если их кто-то и найдёт, то вряд ли поймёт — думаю я довольно. Тщательно скрытая тайна.

Для моей первой попытки я встаю как можно раньше. Я беспрерывно зеваю и делаю это так сильно, как только могу, скрывая парализующую ненадёжность своих движений.

«Мы сейчас пойдём на Песчаный берег, мама, мы хотим построить там хижину», но она чем-то занята и едва ли слышит.

«Будь осторожен и приходи домой не слишком поздно».

На улице пахнет так, словно только что с мылом вымыли воздух. Я чувствую головокружение от волнения, и как только оказываюсь за углом, бегу к мосту. Теперь всё началось и будет хорошо, сегодня мои ожидания и поиски закончатся; там, где-нибудь в этом прозрачной дымке, которой наполнены улицы, скрывается разгадка.

Ясный воздух, которым я дышу, дарит мне чувство необыкновенного подъёма, мне хочется петь, кричать, веселиться. На моём листке среди клубка пересекающихся и разветвляющихся линий стоят буквы: H.W., O.T., W.S. — Hoofdweg, Overtoom, Weteringschans[63].

Hoofdweg находится очень близко, за мостом, широкая улица, которую мы переходим по дороге в бассейн. Я узнаю тёмные дома и огромное количество небольших, полных цветов садиков, мимо которых с полотенцем и плавками подмышкой ходил в прошлое лето. Но тогда, за Меркаторплейн[64] начиналась незнакомая мне часть Амстердама, зловещая, никогда не посещаемая территория.

Незнакомые улицы заставляют меня медлить, моё приподнятое настроение сходит на нет, и внезапно я ощущаю усталость и опасность.

Город перехватывает моё дыхание: магазины с очередями, люди на велосипедах, люди с сумками, украшенные улицы в лучах утреннего солнца, места с деревянными помостами для торжеств, отмечающихся здесь и в кварталах, и гремящая из динамиков музыка. Запутанная головоломка. Иногда я останавливаюсь и в отчаянии гляжу на свой план, который не даёт ответов на мои вопросы, а затем спрашиваю себя, не должен ли я прекратить эту свою безнадёжную попытку. Но, как только увижу армейскую машину или человека в форме, то сразу оживаю и продолжаю путь. Иногда я бегу за движущейся машиной в надежде, что она где-нибудь скоро остановится. Периодически я теряю свою дорогу и вынужден возвращаться немного назад, искать и спрашивать, если хватает мужества, о нужном направлении.

«Как мне пройти на Овертоом?»[65]

«Ах, детка, тебе нужно в другую сторону. Там, в самом конце, повернёшь налево и немного пройдёшь вперёд».

Наконец я нахожу Овертоом (по ней мы проезжали), но эта улица кажется бесконечной. Я бегу, останавливаюсь, перехожу на другую сторону, ищу, но никаких следов W.S.[66] не нахожу. Мой план врёт?

Я снимаю ботинки и смотрю на отпечатки моих влажных ног, темнеющих на тротуаре. Нужно ли мне идти дальше, должен ли я продолжать искать? Как долго уже я хожу?

Когда я медленно возвращаюсь домой, стараясь держаться тенистой стороны, то раздумываю о других направлениях, которые скрываются под суперобложкой моей книжки. Маршруты, которые я составлял с такой большой верой и надеждой, кажутся мне бессмысленными, а мой план — невыполнимым. Тогда я начинаю ругать самого себя, я не должен сдаваться, иначе я — трус. Волт ждёт меня, он будет очень рад и счастлив, когда снова увидит меня.

Дома я сажусь в кресло у окна, я слишком устал, чтобы разговаривать, и когда я отвечаю своей матери, то мой голос звучит тихо и слабо, словно с трудом отделяется от моей груди. Она присаживается на подлокотник кресла рядом со мной, поднимает мой подбородок и спрашивает, чем это мы занимались, что так устали, она не видела меня среди других мальчиков на улице всё утро.

«Так был ли ты вообще снаружи, на воздухе?»

«Если не веришь, то спроси их, в конце концов».

Я выбегаю на балкон, разрываю мой первый план и наблюдаю за обрывками, кружащимися и падающими в сад, словно снежинки.

Позже приходит мой отец и говорит:

«Ну, мой мальчик, сейчас мы пойдём в город, ты ещё не видел праздничной иллюминации».

Мы едем к концертному залу, там он прислоняет велосипед к стене и мы становимся посреди большого, вытоптанного множеством ног, газона.

Рядом солдаты, палатки, грузовики. Почему же я сейчас не иду искать, почему становлюсь рядом с отцом и цепляюсь за его руку — «не висни на моей руке»?

«Скоро ты всё увидишь, — говорит он. — Ты такое никогда раньше не видел, нужно только немного подождать».

Волт, чьё тело быстро и ритмично движется взад-вперёд, его тёплая, гладкая кожа, запах от густых волос из подмышек…

Я плетусь рядом с отцом, мои ноги горят и я чувствую себя слишком усталым, чтобы на что-то смотреть. Мы проходим под аркой большого здания, словно через шлюз, к гулу голосов, исходящего от толпящихся людей с другой стороны, стоящих или движущихся порознь. Их сотни и они все движутся в том направлении, где бушующая жизнь полностью властвует над шумящими телами.

Посреди улицы стоит небольшая палатка, от которой исходит сладкий аромат еды. Перед ней толпится народ, и мне не видно, что там продаётся. Я останавливаюсь, неожиданно этот аромат притягивает меня, мне хочется попробовать, постоять на мгновение, теряя себя в этом душистом аромате сладостей. Но мой отец не останавливается, и я вынужден лавировать среди людей, чтобы его догнать.

У моста он проталкивает меня между плотно стоящими телами к парапету, и я могу видеть канал — вытянутую, слегка мерцающую полосу воды, ограниченную склонившимися деревьями. В конце видны висящие сверкающие чёткие дугообразные силуэты букв, вспыхивающие в темноте и отражающиеся в неподвижной воде. Я теряю дар речи от восторга и пристально вглядываюсь в кристально чистый мир пунктирных линий, как в видение, ярко вспыхивающее, мигающее и отражающее, указывая на несуществующий путь, дорогу от моста к мосту, от одной арки к другой, от меня к моему потерянному солдату.