Я вспоминал своих друзей, сгоревших в мутной алкогольной жизни, и было мне самому как-то горько и смутно. У каждого свой «Челленджер», подумал я. Per aspera ad astra. И кто-то остается в терновнике. Кто-то — в звезды врезываясь. Вдруг как-то опустошенно подумалось о фильме. Не то. Все не то. Надо не о том и не так.

Дождь перестал. Небо стало бледным и пастозным. На черных плитах были высечены имена погибших астронавтов. Конкистадоры космоса. Свободного места на плитах было еще много. Я долго вглядывался в этот черный полированный камень и вдруг увидел, что в глубине его возникло слабое мерцание. И тьма объяла меня. Я вздрогнул и задохнулся от космического холода. Звезды смотрели на меня из каменной тьмы. Миллионы звезд.

Я стоял перед игорным столом, крутилась рулетка, постукивал шарик, крупье продолжал свою работу. Я стряхнул с себя морок и оглянулся. Роберт Иванович был здесь. Он чуть заметно улыбался. Я внимательно осмотрел публику. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Я опять посмотрел на него. Он был невозмутим. Я поднял брови. Он кивнул.

Перед крупье поднималась гора фишек. Джомолунгма! Золотой кружок, нестерпимо сияя, лежал рядом со мной. Он притягивал мой взгляд. Я наклонился к нему, и вдруг мне показалось, что изображение на фишке шевельнулось. Или это была игра света? Нет, лицо доктора Брауна было как живое! И он пронзительно смотрел на меня! Я отшатнулся, нечаянно толкнув Роберта Ивановича.

— Все в порядке? — участливо спросил он.

— Да, — вымученно сказал я. — Все в порядке. Все в полном порядке. Кажется, я съездил в незнаемое. На тринадцать лет вперед. Однако Германну в третий раз очень не повезло.

Он, кажется, не понял меня. Или сделал вид, что не понял.

— Что вы посоветуете на сей раз? — спросил я.

— На сей раз выбор за вами, — спокойно ответил он.

— Тогда я поставлю на «зеро». Мою волшебную фишку, — так же спокойно сказал я, хотя сердце мое ходило ходуном.

Он не пошевелился, но в глазах его мелькнуло любопытство.

— Так, значит, «зеро»?

Самое поразительное, что публика никак не отреагировала. Я-то думал, что вот сейчас объявлю «зеро», и все, пораженные моей удалью, обступят стол и будут внимательно следить за игрой.

— Вероятность выпадения «зеро» такая же, как и любого другого числа, — заметил Роберт Иванович. — Выигрыш — один к тридцати пяти.

— Да? Мне почему-то казалось, что это абсолютный выигрыш.

— Скорее, это абсолютный проигрыш: крупье забирает все, кроме вашего выигрыша, разумеется.

— Мне нравится «зеро», — объявил я. — Мне нравится это число. Оно похоже на колесо. Это точка отсчета. Это начало. Это колесо может покатиться в ту или иную сторону. Это хорошее число. Метафизическое.

— Тогда я бы на вашем месте поставил на восьмерку, — с грустью сказал Роберт Иванович. — Она похожа на знак бесконечности.

— Ну это было бы наглостью с моей стороны, — пробормотал я, но Роберт Иванович, кажется, услышал.

— Выбор за вами, — бесстрастно сказал он.

— Это вряд ли, — возразил я. — В том смысле, что я, конечно, могу поставить на любое число, проявив тем самым волю. Но выигрыш не зависит от нас, увы. Надо угадать. Впрочем, это вопрос сложный. Итак, ставим на «зеро»?

Роберт Иванович пожал плечами.

Уже когда ставки были сделаны и шарик, постепенно слабея, летел по кругу, приближаясь к точке своего успокоения, я краем глаза заметил странные перемены, происходившие в игорном зале. Как-то поблекло и слиняло все золото, публика, толпившаяся у стола, куда-то исчезла, пропали и столы, за которыми степенно играли в благородный покер благородные дамы и господа, а стол, за которым играли мы, медленно таял прямо на глазах, и только колесо рулетки как будто увеличилось в размерах и, бешено вращаясь, становилось все больше и больше, наступая на меня. Свет померк. Откуда-то издалека донесся голос крупье:

— «Зеро», господа!

Я оглянулся и поразился изменениям, произошедшим с Робертом Ивановичем. Теперь он был одет не в смокинг, а в коричневую кожаную куртку и голубые джинсы. На носу у него были большие очки в роговой оправе. Он стоял и слегка улыбался, засунув руки в карманы куртки.

Над рулеточным колесом стала формироваться вихревая воронка, в которую потихоньку втягивались предметы. Вот пролетели настольная лампа с зеленым абажуром, серебряная пепельница, металлическая ручка «паркер», скомкались и вовлеклись в хоровод тяжелые портьеры, картины в резных рамах… Бесшумно пролетело пестрое рулеточное колесо и сгинуло без следа.

Роберт Иванович достал сигарету, прикурил и хитро подмигнул мне.

— Абсолютное оружие! — сказал он, прорезав рукой табачный дым, узкой синей лентой втягивающийся в воронку, в которую уже были втянуты все мелкие и крупные предметы из игорного зала.

Свет стал распадаться на куски и быстро исчезать в вихре — через мгновенье нас окутала угольная чернота. Я слепо махнул рукой, и плотная непроницаемая пелена рассеклась, как если бы бритвой полоснули по занавесу, и в разверзшейся бездне сверкнули звезды. И тут как будто бы ветер дунул: черное пространство напряглось, дыра выгнулась, поползла, и открылся дивный блистающий мир…

Я стоял на площади. Передо мной громоздился ледяной городок, сквозь мутные полупрозрачные стены которого просвечивала густая толпа. Серый каменный Ленин с картинно простертой рукой стоял в распахнутом пальто со снежным шалевым воротником, как Дед Мороз из черно-белого мультфильма. По елке бежали вверх по спирали разноцветные огни, сияла рубиновая звезда, вспыхивали и гасли гигантские цифры, складываясь в новогоднее число — 1984.

В неровном пестром свете я увидел удалявшуюся спину коробейника. Над ним возвышался дурацкий муляж попугая. Неторопливо били городские часы, железные круглые звуки падали с башни на площадь и катились дальше по заснеженным улицам, опережая обледенелые трамваи, которые медленно и бесшумно скользили сквозь жидкий уличный мрак.

2006

И была осень. И было виденье: по бульвару Клиши шел Христос. Он был бос, в хламиде, на голове его был прилажен хайратник с вышитым «Jésus». Христос был сосредоточен. Он тяжело посмотрел на сверкающую витрину кафе «Ривьера», в которой отражались красная мельница, поток цветных автомобилей и он сам — худой, в серой домотканой хламиде, и где с другой стороны стекла сидели мы с художницей Женей Акуловой и пили горячий шоколад. Лё шоколя. У светофора остановилась девушка, похожая на Катю Бушуеву. Я ухмыльнулся. Толстый бармен ржанул и помахал рукой Иисусу. Тот мрачно отвернулся и пошел в сторону площади Пигаль.

Женя пришла меня провожать в аэропорт и притащила коробку устриц в подарок. Две дюжины устриц были засыпаны колотым льдом и упакованы в пластиковые мешки. Только вы их сегодня же и съешьте, сказала Женя.

В церкви Св. Анны у Жени была выставка. Вчера Женя удачно продала несколько картин залетным американцам. Сегодня она радовалась и делала подарки.

В парижских храмах не только устраивают выставки, но и проводят концерты. На этой неделе в Сен-Жюльен давали Шопена. И люди идут как на службу. А в Сен-Сюльпис идут, начитавшись Дэна Брауна. Держа перед собой, как путеводитель, «Код да Винчи», ищут медный меридиан в храме, ищут тайник, где злодей Сайлос искал Святой Грааль. Кюре был вынужден выступить по телевидению и объяснить, что события, описанные в романе, есть чистейший вымысел автора, а все совпадения случайны. И призвал легкомысленных туристов и литературоведов не смущать прихожан. Я внял мольбам кюре и, притворившись католиком, посетил Сен-Сюльпис, где ненавязчиво все и осмотрел — и в первую очередь вделанный в пол медный меридиан, ведущий к тайнику с Граалем.

Христос возвращался. И был Он рассержен. Толстый бармен оживился. Он замахал руками, как мельница, и что-то весело закричал официантам. Один из них — худой, с роскошными усами — рванулся к дверям и встал в них подбоченясь. Когда Христос поравнялся с ним, он соорудил из длинных пальцев какую-то замысловатую фигу и, сунув ее под усы, свистнул. Сын человеческий глянул через плечо, не останавливаясь, перечеркнул широким андреевским крестом и гарсона, и бармена, и все кафе «Ривьера» — и ушел на бульвар Клиши.