– Когда снова в путь? – спросил Кильон.

Он крепко держался за поручень: причал опасно раскачивался. В брешах между металлическими пластинами, на пол-лиги ниже, виднелось дно кратера.

– Через неделю, – ответила Куртана. – Может, через две. Зависит от того, как быстро устранят повреждения.

– Вам небось не терпится. После таких дальних полетов клаустрофобия мучает.

– Дома тоже хорошо. Но если бы я не любила небесный простор, не командовала бы ударной разведгруппой. – Куртана сложила руки рупором и крикнула: – Эй, осторожнее! Рикассо шкуру с тебя сдерет, если поцарапаешь его живую игрушку!

Грузчики краном поднимали что-то из гондолы «Репейницы». Оказалось, это деревянный ящик с прибитой гвоздями крышкой. Размером он был с клетку, из которой Кильон вызволил Калис и Нимчу. Причал пугающе накренился, когда на него опустили ящик, и прогнулся, словно канатный мост, который вот-вот лопнет. Но похоже, никого вокруг это совершенно не волновало.

– Вряд ли мне объяснят, зачем Рикассо нужен борг, – проговорил Кильон, удерживая на голове пилотку, не очень ему подходившую по размеру.

– Он любит их истязать. Упрекнуть его язык не поворачивается.

– Не одобряю я истязаний.

– Обсудишь это с Рикассо. Вон он летит.

К дальнему концу причала приближался кораблик, разительно отличающийся от остальных. Во-первых, черной гондолой размером с легковушку, блестящей, украшенной золотой чеканкой. А во-вторых, если на оболочках других кораблей виднелись следы починки, то у этого была новенькая, малиновая. Корабль пристыковался, и открылся люк со складным трапом. Два члена экипажа, оба в откровенно непрактичной форме с белыми перчатками и золотыми эполетами, выбрались из корабля и замерли по разные стороны от люка. Затем показался мужчина комичной наружности – крупный, с огромным животом, копной белых кудрей и белой же бородкой клинышком. Форма у него была скромнее, чем у свиты, – черные брюки и черная туника. О высоком положении свидетельствовал лишь красный пояс. Мужчина сошел с трапа, и от его веса причал содрогнулся, хотя там уже стояли ящики, контейнеры, канистры с топливом. Разгрузка продолжалась, однако члены экипажа «Репейницы» и грузчики, несомненно, чувствовали присутствие Рикассо. Тот следил за каждым их движением.

Рикассо что-то сказал, но среди гула двигателей слов было не разобрать. Один из грузчиков кивнул на большой ящик, и Рикассо бросился к нему – зашагал быстрее свиты, беспечно игнорируя дрожь причала. Он крикнул что-то, и другой грузчик протянул ему лом. Рикассо отодрал доску сбоку ящика, смахнул пыль с лица и заглянул в темную брешь, которую только что сделал.

– Умница, Куртана! – похвалил Рикассо. Так Кильон впервые услышал его голос. – Порадовала старого толстяка! Он просто красавец.

– Пришлось в него выстрелить, – посетовала Куртана.

– Молодец, что привезла борга живым. – Рикассо отдал лом с доской грузчику, вытер руки о колени и зашагал к Куртане и Кильону, проворно нагнувшись, когда по воздуху проплыл переносимый краном двигатель с пропеллером. – Хорошо, что ты вернулась!

– Да, вернуться хорошо.

Этикет был отброшен – Рикассо обнял Куртану. Вблизи он показался Кильону еще крупнее. Сколько лет этому человеку, Кильон угадать не мог: слишком противоречива была его внешность. Кисти в старческих пигментных пятнах, а плечи мускулистые. Щеки упругие, пухлые, волосы почти седые, вокруг глаз глубокие морщины, зато во взгляде кипучий энтузиазм. Рикассо хорошо за тридцать или даже за сорок, а энергия юношеская.

– Я боялся, что мы тебя потеряли. Сообщение поздно пришло.

Голос у Рикассо бархатный, звучный – идеальный для оратора.

– Ты наверняка знал, что телеграфные башни не работают и что мы не выйдем на связь, пока не окажемся в зоне действия радиогелиографа.

– В том-то и дело, что мы почти ничего не знали. Да, было очевидно, что на памяти живущих этот шторм самый страшный. Зато дальше сплошные догадки. Мы не представляли, на каком уровне повреждена семафорная сеть, на местном или на общепланетном. Понимали, что постепенно теряем связь с нашими ударными разведгруппами. Если честно, боялись худшего. Первой прилетела весточка от «Хохлатки ольховой», поздно ночью – от «Киновари». На возвращение «Репейницы» я не надеялся, но вам удалось.

– Мы здесь – и с дарами.

– Вернись ты с пустыми руками, Куртана, не изменилось бы ровным счетом ничего, – с укоризной проговорил Рикассо. – И тебе это известно.

– Как дела у Аграфа?

– Хорошо, не волнуйся. Сразу, как он вернулся, я отправил его на «Переливницу ивовую» собирать информацию о шторме. Как твой экипаж?

– Потери есть, но могло быть хуже. Тебе ведь сообщили, что у нас новые гости?

– Уцелевшие с телеграфной башни и беженцы.

Кильону показался, что Рикассо лишь сейчас обратил на него внимание.

– Полагаю, этот джентльмен из числа последних?

– Доктор Кильон с Клинка, – представила Куртана. – Мы подобрали его вместе с тремя попутчицами.

– Они после шторма сбежали с Клинка? – уточнил Рикассо, обращаясь к Куртане.

– Нет, они раньше спустились. Если мы правильно разобрались, две его спутницы вообще не клиношницы.

Кильон решил, что, если молчать и дальше, его так ни о чем и не спросят.

– Я очень благодарен Куртане за спасение. Плотоборги едва не убили нас.

Рикассо наконец взглянул на него:

– Как вы спутались с плотоборгами?

– Нас угораздило попасть в лапы к черепам.

– Да уж, за пределами Клинка опасно.

– Я заметил. Могу поинтересоваться, чем вызван ваш интерес к боргам?

– Он всегда так прямолинеен? – спросил Рикассо Куртану.

– Вообще-то, очень хорошо, что мы его встретили. Он хирург. Ну, по крайней мере, доктор. Гамбезон разрывался на части. С потоком раненых он едва справлялся и до того, как мы нарвались на мародеров на обратном пути.

– Ты предложил свои услуги, доктор?

– Это наименьшее из того, что я мог сделать. Жаль, что один из раненых все-таки умер.

– Гамбезон говорит: если бы не доктор Кильон, жертв было бы куда больше, – вставила Куртана.

– Хочешь купить наше доверие, доктор?

– Если бы мог купить, отдал бы все, что есть. Но, кроме своих умений, мне предложить нечего.

– Я привык смотреть в глаза тому, с кем разговариваю.

Кильон коснулся очков:

– Проблема чисто медицинская. Мои глаза гиперчувствительны к дневному свету. Если вам интересно, подробности можно обсудить наедине.

– Можно, – медленно произнес Рикассо.

– Доктор Кильон и есть тот интересный гость, которого я обещала, – проговорила Куртана. – Возможно, вам стоит продолжить беседу на «Переливнице».

– Деликатность снова на пике популярности?

– Вроде того. Мерока, другая клиношница, ранена, но Гамбезон надеется на ее полное выздоровление. Еще двух спутниц доктора Гамбезон посадил в профилактический карантин.

– Да, с землеройками рисковать нельзя. Но ведь причин не держать их всех на «Переливнице» нет?

– По-моему, нет, – ответила Куртана.

– Борга пусть отправят туда немедленно и разместят вместе с остальными. А вот из клетки пока лучше не выпускать. – Рикассо повернулся к Кильону. – Ты, доктор, можешь пойти со мной.

На корабле Рикассо они скорее болтались в воздухе, чем летели: украшенный позолотой кораблик больше напоминал аэростат, чем дирижабль. На трех пассажиров приходился один пилот и один охранник. Раскачивание и мягчайшие плюшевые сиденья навевали приятную дремоту. Куртану сон уже сморил. Она заснула, едва кораблик расстыковался с ремонтной станицей, – прижалась лбом к иллюминатору и негромко захрапела.

– Вряд ли она спала с тех пор, как спасли нас, – проговорил Кильон.

– Ничуть не удивлюсь. Почти с каждого задания Куртана возвращается на грани полного изнеможения. Разумеется, мой долг – защитить ее. – Рикассо сидел напротив Кильона: ноги разведены, живот висит, как наполовину сдутая газовая подушка. – Я очень хорошо знал ее отца. Он погиб, защищая нас при нападении черепов в пять тысяч двести семьдесят третьем году. В минуты отчаяния опасаюсь, что Куртану ждет такой же конец. Иначе долг перед Роем она будет считать невыполненным.