Не говоря ни слова, инспекторы, не входившие в его бригаду, переглянулись. Тяжелая походка, хмурое лицо, мрачная рассеянность комиссара – все, что обычные люди приписали бы плохому настроению, много значили для любого служащего криминальной полиции. И если на их лицах играли легкие улыбки, – которые, впрочем, не могли скрыть глубокого уважения, – то лишь потому, что они точно знали: рано или поздно Мегрэ обнаружит человека, совершившего преступление.

– Телятина с грибами и томатами сегодня хороша?

– Да, месье Мегрэ.

Сам того не осознавая, комиссар посмотрел на официанта так же, как смотрел бы на предполагаемого преступника.

– Пива?

– Полбутылки красного бордо.

В нем взыграл дух противоречия. Если бы ему предложили вино, он бы потребовал пива.

Сегодня комиссар еще не появлялся в конторе. Он посетил Семброна на набережной Межиссери, и этот визит несколько выбил его из колеи.

Перед этим Мегрэ позвонил домой Максу Каплану, где ему ответили, что месье Каплан находится на своей вилле в Антибе, и никому не известно, когда он вернется в Париж.

Входная дверь дома на набережной Межиссери располагалась между двумя магазинчиками, которые продавали птиц, и клетки разных размеров оккупировали большую часть тротуара.

– Месье Семброн? – спросил Мегрэ у консьержки.

– На самом верху. Вы не ошибетесь.

Напрасно комиссар искал лифт: его просто не существовало; пришлось преодолеть шесть этажей пешком. Старое здание, темные и грязные стены. Лестничная площадка последнего этажа освещалась верхним фонарем, слева от двери висел красно-черный шнур, напоминавший пояс от домашнего халата. Мегрэ потянул за него. Где-то внутри квартиры раздался негромкий дребезжащий звук. Затем послышались легкие шаги. Дверь открылась, и Мегрэ увидел неестественно вытянутое, бледное, костлявое лицо, с бесцветной многодневной щетиной и слезящимися глазами.

– Месье Семброн?

– Это я. Пожалуйста, входите.

Короткая фраза была прервана приступом глухого кашля.

– Извините. Мой бронхит…

В помещении стоял отвратительный затхлый запах. Слышалось шипение газовой плиты. На огне кипела вода.

– Комиссар Мегрэ из криминальной полиции…

– Да. Я подозревал, что вы придете. Вы или кто-то из ваших инспекторов.

На столе, покрытом цветастой скатертью из разряда тех, которые можно обнаружить только на блошином рынке, лежала утренняя газета, открытая на странице с сообщением о смерти Луи Турэ.

– Вы собирались обедать?

Около газеты стояла тарелка, стакан воды, подкрашенной вином, кусок хлеба.

– Это подождет.

– Прошу вас, не обращайте на меня внимания.

– В любом случае мое яйцо уже переварилось и стало твердым.

И все же старик отправился за ним. Шипение газа прекратилось.

– Садитесь, пожалуйста, месье комиссар. Будет лучше, если вы снимете пальто. Я вынужден слишком сильно топить, и все из-за моего хронического бронхита.

Он был почти таким же старым, как мать мадемуазель Леоны, но не имел близких, которые могли бы заботиться о нем. Вероятно, никто не приходил к нему в гости в эту убогую квартиру, единственной роскошью которой был великолепный вид на Сену, а далее – на Дворец правосудия и цветочный рынок.

– Как давно вы виделись с месье Луи?

Разговор длился полчаса из-за продолжительных приступов тяжелого кашля и невероятной медлительности, с которой месье Семброн ел вареное яйцо.

И что же в конечном итоге получил Мегрэ? Ничего такого, чего бы уже не знал благодаря консьержке с улицы Бонди или Леоне.

Для Семброна закрытие торгового дома Каплана также стало катастрофой, и он даже не пытался искать другое место. За годы работы ему удалось скопить небольшую сумму, и он полагал, что этих сбережений будет достаточно, чтобы достойно встретить старость. Но после девальвации эта сумма оказалась просто смехотворной, ее хватало лишь на то, чтобы попросту не умереть с голоду; вероятно, вареное яйцо было самой существенной пищей, которую бедняга мог позволить себе за день.

– К счастью, я занимаю это жилье уже сорок лет!

Семброн давно овдовел, а детей у него не было, поэтому он ни минуты не колебался, когда к нему пришел Луи Турэ и попросил денег.

– Он сказал мне, что это вопрос жизни и смерти, и я сразу же почувствовал, что так оно и есть.

Мадемуазель Леона также ссудила месье Луи деньгами.

– Он мне вернул их несколькими месяцами позже.

Но разве в течение этих месяцев в голову бухгалтера не закрадывалась мысль, что месье Луи никогда не вернет одолженную сумму? На что бы в таком случае месье Семброн покупал свое ежедневное яйцо?

– Он часто заходил к вам?

– Два или три раза. Первый раз, когда принес деньги. Он подарил мне пенковую трубку.

Старик взял трубку с этажерки. Вероятно, табак он тоже экономил.

– Как давно вы его видели?

– В последний раз это случилось три недели тому назад, на скамейке бульвара Бон-Нувель.

Старого бухгалтера по-прежнему привлекал район, где он проработал всю жизнь, и время от времени он отправлялся в паломничество по любимым местам.

– Вы поговорили с ним?

– Я присел рядом. Месье Луи хотел угостить меня стаканчиком в соседнем кафе, но я отказался. Светило солнце. Мы болтали, глядя на прохожих.

– На нем были желтые ботинки?

– Я не обратил внимания на его ботинки. Мне было не до этого.

– Он рассказал вам, чем занимается?

Месье Семброн покачал головой. Та же застенчивость, что и у мадемуазель Леоны. Мегрэ подумал, что понимает их. Комиссар начал симпатизировать месье Луи, которого видел только мертвым, с удивленным лицом.

– Как вы расстались?

– Мне показалось, что вокруг скамейки кто-то бродит и подает знаки моему собеседнику.

– Мужчина?

– Да. Среднего возраста.

– На кого он был похож?

– На любого другого мужчину, который может присесть на скамью в том районе. В конечном итоге он и уселся на нее, но не заговорил с нами. Я откланялся. Когда я обернулся, они уже разговаривали.

– Их беседа выглядела дружеской?

– Не сказал бы, что они ссорились.

Вот и все. Мегрэ спустился по лестнице, раздумывая, ехать ли ему домой, и в конце концов решил пообедать в своем излюбленном уголке ресторана «Дофин».

Все вокруг казалось серым. Сена лишилась обычных красок. Комиссар заказал к кофе еще рюмку кальвадоса, после чего отправился на набережную Орфевр, где в кабинете его ожидал целый ворох бумаг. Чуть позже позвонил судья Комельо.

– Что вы думаете о деле Турэ? Сегодня утром прокурор поручил его мне, сообщив, что расследованием занимаетесь вы. Я полагаю, это убийство с целью ограбления?

Мегрэ предпочел что-то проворчать в ответ, не сказав ни да, ни нет.

– Семья требует тело. Я не хотел ничего предпринимать без вашего согласия. Вам оно еще нужно?

– Доктор Поль осмотрел труп?

– Он только что представил мне телефонный отчет. Подробное письменное заключение будет сегодня вечером. Нож вошел в левый желудочек, смерть наступила почти мгновенно.

– Никаких других следов? Ранения или удары?..

– Ничего.

– Я не вижу причин, чтобы тело нельзя было отдать семье. Я лишь хотел бы, чтобы всю одежду покойного передали в лабораторию.

– Ладно. Держите меня в курсе дела.

Судья Комельо редко бывал таким благодушным. Вероятно, его хорошее настроение было вызвано тем, что пресса почти не уделила внимания этому делу, и чиновник сделал вывод, что речь идет об убийстве с целью ограбления. А подобные преступления его не интересовали; они вообще никого не интересовали.

Мегрэ помешал угли в печи, набил трубку и около часа потратил на административную работу, комментируя одни бумаги, подписывая другие и делая необходимые телефонные звонки.

– Я могу войти, патрон?

Сантони, как обычно, одетый с иголочки, источал резкий запах одеколона. Коллеги не раз подшучивали над ним:

– Ты благоухаешь, как девица!

Инспектор был оживлен.