– Вы узнаете его?

Мадам Турэ зажала в руке платок, но не плакала. Сестра держала ее за руку, словно желая поддержать и утешить.

– Да, это Луи. Мой бедный Луи. Сегодня утром, когда мы расставались, он даже не подозревал…

И вдруг спросила:

– Почему ему не закрыли глаза?

– Сейчас вы можете сделать это сами.

Женщина взглянула на сестру: казалось, они спрашивали друг друга, кто из них должен взять на себя эту скорбную обязанность. В конечном итоге глаза покойному закрыла его законная супруга, и проделала это не без некой торжественности, приговаривая:

– Бедный Луи…

В тот же момент она заметила ботинки, выглядывающие из-под простыни, которой накрыли тело, и нахмурила брови.

– А это еще что такое?

Мегрэ не сразу ее понял.

– Кто надел на него эти ботинки?

– Они были у него на ногах, когда мы его обнаружили.

– Это невозможно. Никогда в жизни Луи не носил желтых ботинок. Во всяком случае последние двадцать шесть лет, с тех пор как мы женаты. Он отлично знал, что я не позволю ему надеть нечто подобное. Ты это видела, Жанна?

Жанна утвердительно кивнула.

– Вероятно, вам следует удостовериться, что вся одежда на покойном месье Турэ принадлежит именно ему. Я так понимаю, у вас нет сомнений в личности этого человека, не правда ли?

– Ни малейших. Но это не его ботинки. Я сама каждый день чищу обувь мужа. Разве я могу ее не узнать? Сегодня утром на нем были черные ботинки с двойной подошвой, он часто носит их на работу.

Мегрэ снял с трупа простыню.

– Это его пальто?

– Да.

– А костюм?

– И костюм тоже. Но галстук не его. Он никогда бы не надел галстук такого кричащего цвета. А этот почти красный.

– Ваш муж вел размеренный образ жизни?

– Более размеренный трудно себе представить, моя сестра может это подтвердить. Каждое утро он садился в автобус, останавливающийся на углу улицы, и ехал на вокзал Жювизи к поезду, который отправляется в восемь часов семнадцать минут. Он всегда проделывал этот путь вместе с месье Бодуэном, нашим соседом, финансовым инспектором. На Лионском вокзале он спускался в метро и выходил на станции Сен-Мартен.

Работник Института судебной медицины сделал знак Мегрэ. Комиссар понял и провел обеих женщин к столу, на котором было разложено содержимое карманов покойного.

– Я полагаю, что вы узнаете эти предметы?

Перед ними лежали серебряные часы с цепочкой, платок без инициалов, начатая пачка сигарет «Галуаз», зажигалка, ключ и, около бумажника, два маленьких голубых картонных прямоугольника.

Именно на этих прямоугольниках остановился взгляд мадам Турэ.

– Билеты в кино, – сказала она.

Мегрэ внимательно изучил билеты:

– Кинотеатр новых фильмов на бульваре Бон-Нувель. Если я правильно разобрал цифры, их использовали сегодня.

– Это невозможно. Слышишь, Жанна?

– Мне это кажется странным, – степенно заявила сестра.

– Не желаете взглянуть на содержимое бумажника?

Мадам Турэ именно так и поступила, после чего снова нахмурила брови.

– Этим утром у Луи не было такого количества денег.

– Вы в этом уверены?

– Каждый день по утрам я проверяю, есть ли у моего супруга деньги в бумажнике. Он никогда не берет с собой больше одной тысячефранковой банкноты и двух или трех купюр по сто франков.

– Возможно, он получил зарплату?

– Сейчас не конец месяца.

– Вечером, когда он возвращался домой, у него всегда оставалась та же сумма в кармане?

– За вычетом трат на метро и сигареты. Что касается поезда, то он покупал абонемент.

Вдова колебалась, убрать или не убрать бумажник покойного в свою сумочку.

– Я полагаю, что он вам еще понадобится?

– До поступления новых данных – да.

– Я совершенно не понимаю, почему на нем чужие ботинки и галстук. И почему в тот момент, когда все это произошло, мой муж находился не на работе.

Мегрэ не стал настаивать на продолжении разговора и попросил мадам Турэ подписать соответствующие документы.

– Вы намереваетесь вернуться домой?

– Когда мы сможем получить тело?

– Вероятно, через день или два.

– Вы думаете проводить вскрытие?

– Возможно, судебный следователь будет на этом настаивать. Хотя вряд ли.

Женщина посмотрела на часы.

– Мы можем успеть на поезд, который отправляется через двадцать минут, – сказала она сестре. И обратилась к Мегрэ:

– Вы не могли бы доставить нас на вокзал?

– Ты не будешь ждать Монику? – удивленно спросила Жанна.

– Она доберется сама.

Они сделали крюк и заехали на Лионский вокзал. Полицейские смотрели, как две почти одинаковые фигуры взбираются по каменным ступеням.

– Упрямая и строгая дама! – проворчал Сантони. – Должно быть, бедняге жилось не слишком-то весело.

– Во всяком случае не с ней.

– Что вы думаете об этой истории с ботинками? Будь они новыми, можно было бы подумать, что он купил их только сегодня.

– Он никогда бы не осмелился. Разве ты не слышал, что она сказала?

– То же самое и с галстуком.

– Мне любопытно узнать, насколько дочь похожа на мать.

Но на набережную Орфевр полицейские отправились не сразу: они заехали в пивную поужинать. Мегрэ позвонил жене предупредить, что сегодня задержится и не может точно сказать, в котором часу будет дома.

Зима проникла и в помещение пивной: на вешалках висели влажные пальто и шляпы, темные стекла запотели.

Когда они вошли в вестибюль криминальной полиции, дежурный сообщил Мегрэ:

– Вас спрашивала какая-то девушка. Кажется, она договаривалась с вами о встрече. Я послал ее наверх.

– И давно она ждет?

– Около двадцати минут.

Туман превратился в мелкий дождь; всегда пыльные мраморные ступени парадной лестницы покрылись мокрыми следами от ботинок. Большая часть отделов пустовала, и только из-под некоторых дверей пробивался приглушенный свет.

– Мне остаться с вами?

Мегрэ кивнул. Уж коли Сантони начал расследование с ним, то и продолжать нужно вместе.

В приемной в одном из кресел расположилась молодая девушка; ее светло-голубая шляпка издали бросалась в глаза. В тускло освещенном помещении конторский служащий читал вечернюю газету.

– Это к вам, патрон.

– Я знаю.

И, обращаясь к девушке, произнес:

– Мадемуазель Турэ? Не соблаговолите ли пройти в мой кабинет?

Комиссар зажег лампу с зеленым абажуром, которая осветила кресло, стоящее напротив стола. В него Мегрэ и усадил девушку, про себя отметив, что она плакала.

– Дядя сообщил мне, что отец умер.

Мегрэ заговорил не сразу. Как и мать, она держала в руке платок, но скатала его в комок и нервно мяла пальцами. Будучи ребенком, Мегрэ любил так же мять кусочек пластилина.

– Я думала, что мама с вами.

– Она решила вернуться в Жювизи.

– Как она?

Что можно было ответить на этот вопрос?

– Ваша мать очень стойкая женщина.

Моника производила впечатление красивой девушки. Она совершенно не походила на мать, хотя тоже была широка в кости, однако благодаря молодости и крепкому здоровью определенная тяжеловесность не была слишком заметна и не портила ее. На девушке был хорошо скроенный костюм, который вызвал удивление у комиссара, поскольку одежду такого качества почти невозможно сшить самой или купить в дешевом магазине.

– Что произошло? – наконец спросила Моника, и у нее на ресницах заблестели капельки слез.

– Ваш отец был убит ударом ножа.

– Когда?

– Во второй половине дня, примерно между шестнадцатью тридцатью и без четверти пять.

– Но как такое могло случиться?

Почему у комиссара возникло ощущение, будто ее словам не хватает искренности? Мать Моники тоже выразила удивление и недоверие, но, учитывая характер вдовы, этого следовало ожидать. В сущности, по мнению мадам Турэ, позволить убить себя в каком-то тупике близ бульвара Сен-Мартен – небывалый позор. Она строго расписала свою жизнь – не только свою, но жизнь всей семьи, – и эта смерть никак не укладывалась в установленные ею рамки. А что уж говорить о желтых ботинках и почти красном галстуке на покойном!