Несколько недель назад в Индии, в Мумбаи, произошла серия террористических актов. Люди, оказавшиеся в центре событий, использовали Twitter, чтобы в реальном времени сообщать, что происходит, и в некоторых случаях сайт стал жизненно важной коммуникацией.
Люди повсюду находили применение Twitter в своей повседневной жизни – от чтения анонсов фильмов до помощи бездомным и спонтанному сбору средств на решение мировых проблем. Пока мы, засучив рукава, трудились над устойчивостью системы, остальной мир придумывал, для чего им нужен Twitter.
И я был не единственным, в чьей голове роились грандиозные идеи о том, как можно было бы использовать Twitter. 30 июля 2008 года в Северной Калифорнии случилось землетрясение магнитудой в 5,4 балла. Официальным временем землетрясения считалось 11:42 утра, однако твиты о нем стали поступать еще раньше. Девятью минутами позже, в 11:51, Associated Press отправил сигнал тревоги в пятьдесят семь слов через свое информагентство. За эти девять минут через Twitter прошло 3600 твитов со словом «землетрясение». За этот девятиминутный информационный вакуум в новостях мы собрали столько первоклассных отчетов из первых рук, что хватило бы на целую книгу. Наши репортажи не размывают важные данные и факты. Они созданы пользователями и содержат 140 знаков или меньше. Associated Press работает очень быстро. Но у Twitter есть глобальная база пользователей, посылающих сообщения каждую секунду в режиме реального времени. Возможно, это станет будущим новостей. Быстро получать информацию – очень хорошо. И Twitter постоянно позволяет нам быть в курсе того, что происходит в мире.
В области залива все разговоры всегда возвращаются к землетрясениям и к тому, как лучше их пережить. Тогда, 30 июля, люди писали твиты так, как будто ждали землетрясения – они ничего не могли с собой поделать. Импульс отправить твит из середины землетрясения был слишком силен. Эти твиты создавали карту силы толчков и территории распространения. И твиты распространялись быстрее, чем само землетрясение. Мощью удара Twitter мог посоперничать с землетрясением.
Постойте-ка. Это блюдо теперь не только для завтрака. Не только для сообщения о том, что происходит. Мы можем предсказывать события. Эксперты в аварийно-спасательной области сразу увидели, что Twitter может сделать нечто, на что не способны их системы. Они начали нам звонить, хотели работать с нами, сделать Twitter официальным партнером, но я сказал, что еще слишком рано. Наш сервис еще недостаточно надежен. Мы не хотели, чтобы кто-то умер от того, что Twitter отключился.
Как бы то ни было, после этого землетрясения мы и весь мир увидели, что возможности Twitter гораздо больше, чем мы думали. Чтобы реализовать этот потенциал, платформа должна была стать и вездесущей, и надежной. И мы наступали по обоим этим фронтам.
В январе 2009 года мы были в нашем офисе на Брайант-стрит, куда переехали из дурацкого офиса на Саус-парк, и у нас как раз проходило то, что мы называли чаепитием, – еженедельное общее собрание. Чаепитие мы позаимствовали у Google и их традиции TGIF (спасибо, Господи, уже пятница): каждую пятницу сотрудникам предлагали бесплатное пиво и закуски. Джек любил чай, поэтому решил, что хорошо было бы так встречаться, обсуждать недельные события и вместе наслаждаться чаем с печеньем. Но с тех пор как люди узнали, что в холодильнике есть пиво, обратного пути к чаю не было. В тот день к нам присоединился репортер из Wired, который проводил с нами неделю, чтобы написать статью о Twitter. Он сидел в стороне, чтобы не столько сообщить о подробностях собрания, сколько понять, каким был Twitter. Затем он вдруг сказал:
«Эй, ребята, не хочу вас прерывать, но на Гудзон только что совершил аварийную посадку самолет. Человек на пароме, который помогает в спасательной операции, сделал фотографию на свой iPhone и выложил в Twitter».
Собрание прервалось. Мы все пошли посмотреть фото на его компьютере. Фотография была отличная: люди в деловых костюмах стояли на крыле самолета US Airways посреди Гудзона.
Выборы 2008 года стали определяющим моментом для нас, поскольку мы подняли технологию до нового уровня производительности. Но это был и определяющий момент для роли Twitter в царстве пересылки сообщений. У нас есть много виртуальных возможностей связаться с человеком: электронные письма, SMS, системы мгновенного обмена сообщениями, твиты. Всему есть свое время и место. Когда на твоих глазах на Гудзон садится самолет – это твит. Однозначно – твит. Вы не напишете об этом другу по e-mail. Вы твитнете это.
Если бы эта книга была ограничена
140 страницами, она бы закончилась здесь
7 апреля 2009 года я пришел на работу и обнаружил, что мой почтовый ящик переполнен. Мой офисный телефон был забит сообщениями. Это была пресса, и все они задавали один вопрос: какова роль Twitter в сегодняшних студенческих волнениях в Молдавии?
Э… где?
Мне хотелось написать в ответ: «Ну, нам не нравится, что происходит в Молдавии, поэтому мы нажали большую красную кнопку «Молдавия» здесь, на стене, и инициировали мятеж».
Вместо этого я почитал о Молдавии в Википедии. Оказалось, что студенты в этой расположенной между Румынией и Украиной стране – эти две страны я знаю – организовали протестные выступления против предварительных результатов выборов, подозревая, что их подтасовали. Для организации демонстрации использовался Twitter, поэтому СМИ окрестили ее «Twitter-революция».
Пользовательские истории, которые я рисовал в своем воображении, все чаще становились правдой. И все они родились из приложения, в котором мы с Джеком когда-то показывали, что едим на завтрак. Мне больше не нужно было рассказывать сотрудникам, что то, что они делают, важно. Это и так было ясно.
В своей статье в Atlantic от 19 октября 2010 года я объяснял, что, конечно, не всем пришелся по душе тот факт, что Twitter меняет мир. Малкольм Глэдвелл (Malcolm Gladwell) в New Yorkerписал: «Большая часть этого успеха отчасти ожидаема. Инноваторы имеют склонность к солипсизму. У них часто возникает желание впихнуть каждый заплутавший факт или опыт в свою новую модель». Это утверждение зацепило меня, поскольку мы не ставили себе в заслугу протесты в Молдавии. Напротив, мы делали все возможное, чтобы показать, что не считалиTwitter голосом революции. Twitter был лишь инструментом, который люди использовали для своих действий. И разве это было не удивительно? Если дать людям правильные инструменты, они сделают великие вещи. Никто не говорит, что телефон разрушил Берлинскую стену, но разве телефонные звонки там были ни при чем? Еще как! Twitter доказывал, что самоорганизующиеся системы без лидера могут стать настоящими агентами перемен.
В конце 2010 года началась Арабская весна, и мне нужно было прояснить позицию Twitter.
Для организации выступлений активисты в арабских странах использовали Twitter и другие сервисы, такие как Facebook. Выходило, что мы были в состоянии предсказать революцию. Мы начинали замечать подъем количества твитов в определенной области и могли бы позвонить: «Эй, диктатор, а не хочешь ли ты спастись бегством?»
Внезапно, с развитием Арабской весны, все информагентства захотели, чтобы я пришел и поговорил о том, что происходит. Инстинкты подсказывали мне не делать этого. Не только потому, что я боялся выставить себя идиотом, начав рассуждать о международных делах, но и потому, что я не считал правильным торжествовать или хотя бы задумываться о том, что все это означало для нашего бизнеса. Люди гибли. Мне не хотелось приходить на телевидение, чтобы сказать: «Да, только посмотрите. Мы отличная компания!»
Мы были рады стать частью происходивших перемен, но я старался быть очень осторожным в определении нашей роли. У нас не было специалиста по связям с общественностью или кого-то в этом роде, так что де-факто мне приходилось решать, будем ли мы говорить с прессой. И я решил ни с кем из них не разговаривать. Некоторые из членов совета директоров и ближайших инвесторов восклицали что-то вроде: «Что? Ты с ума сошел? Это огромная ротация во всех мировых новостях!» И они были правы – как только мы появлялись на телевидении, то получали миллион новых подписчиков, но мне по-прежнему хотелось говорить нет всем основным информагентствам. Я не хотел раздражать их. И надеялся, что они еще заговорят когда-нибудь о Twitter, но я просто не мог подписаться на это в подобных обстоятельствах. Тогда я написал Раймонду Насеру (Raymond Nasr), моему другу и коммуникационному консультанту. Я переслал ему e-mail, который хотел отправить в ответ на запросы прессы. Он был коротким и примерно следующего содержания: «Спасибо за ваш интерес, но мы это не обсуждаем». Реймонд, который всегда отличался умением экономить слова, сказал: «Отлично. Только я бы добавил слово «неуместный».
