Они закончили быстро: минут через пятнадцать. Однако у входа в особняк уже нетерпеливо топтались шестеро носильщиков — одна пара запасная — с небольшим парадным балдахином. «Его величество небесный император оказывает высокую милость…»

Интересно, что случилось во дворце? Опять приехал кто-то из владык провинций, и Лину потребовалось продемонстрировать действие философского камня?..

Мэй оставалось только сполоснуть руки, накинуть верхний халат попраздничней — одна из бабкиных дам недовольно поджала губы: сейчас лекцию прочтет, что когда меняешь верхний халат, нужно менять и нижний тоже.

Не дожидаясь этого, Мэй приказала старухе принести новые заколки, а когда та повернулась, чтобы выйти, показала язык сложнейшей прическе с девятью шпильками. У самой Мэй — ее старые детские косички, на самой грани дозволенного: «Как можно, молодая госпожа, вам почти четырнадцать…»

Дожидаться тетки с заколками обратно Мэй, естественно, не стала. Вприпрыжку выскочила из городского особняка Чань (кстати говоря, заново выкупленного два года назад у семейства Ликай благодаря пожалованным Императором средствам), взлетела в паланкин, пока тот еще был на плечах носильщиков. Те только крякнули одобрительно: носить Мэй они привыкли.

Все, что угодно, какие угодно кризисы и даже этот ужасный Ченьюй Бо — лишь бы не здешние темные коридоры и не душная атмосфера!..

До дворца было недалеко, но все-таки, пока ее несли, Мэй опять вспомнила слова Женьчуа, и жалость к себе снова полилась сплошным потоком.

Ну как так: она, в одиночку пересекшая пустыню и одолевшая столько чудовищ, сколько им и не снилось, должна сидеть на унылых трапезах среди женщин клана и выслушивать бабкины наставления?.. Ужас. И ведь не спастись. Не послать все к дьяволам семи преисподен Яньвана[8] и не сбежать: как раз потому, что она тоже обещала Лину помогать тут. Да и как люди ее клана без нее? Этот безмозглый Сыма всех вконец замучит, если она, Мэй, не будет хоть немного влиять на деда. Дед ведь ее любит. И бабушка Лоа…

…Когда двадцать четвертую принцессу императорского дома Син вручили семье, ей было год и три месяца от роду. Самый подходящий возраст, считали медики, чтобы отнять дитя от материнской груди. Обычно императорские отпрыски возвращались в лоно своих родов раньше, но здесь был особый случай…

«Ах и ах, — качали головой дамы жены главы клана, госпожи Юэ, — какая жалость! Сколького мы ожидали от госпожи Шун, и как жаль, как прискорбно жаль». «Не красавица», — подводили вердикт поджатые узкие брови госпожи Юэ.

И в самом деле — не красавица, уже ясно. Слишком крупная для своих лет, ножки слишком большие, кожа не особенно бела, глаза меньше чем следует, волосы не такие густые, и еще тридцать три тайных несовершенства находили дамы госпожи Юэ в единственном ребенке Чань императорской крови.

Никакого сравнения с матерью, первой красавицей клана, которая сумела своим изяществом и добродетелью так приклонить к себе сердце императора, что он не пожелал расставаться с ней даже после начала беременности.

А черноволосая малышка гулила на одеяльце, играясь с игрушечной пандой. В пути она уже привыкла к кормилице и не просилась снова к материнской груди.

Да что там, император и до сих пор не расстался с госпожой Шун, хотя по традиции их последующие дети уже не могли бы наследовать трон.

— Будем работать с тем, что есть, — вынесла вердикт госпожа Юэ. — Волосы — обрить, в кожу головы втирать яйцо и пальмовое масло. Лицо — будем отбеливать. На свет не выпускать. Ножки — перебинтовать.

С тем она отвернулась, чтобы уйти, а дамы с бинтами приступили уже к девочке, как вдруг их растолкала матушка Лоа.

Старая она была, матушка Лоа. Сгорбленная, что твой стручок. Но голос у нее был зычный, звонкий, молодой, и глаза тоже смотрели по-молодому цепко.

— Ишь чего выдумали! — воскликнула она. — Одну девочку мне тут изуродовали, и с дочерью ее так же хотите? Не родилась красивой, вырастет сильной. Кыш, кыш, дурищи! Ни к чему это ей. Я ее всему, чему надо, выучу, а не вашим глупостям…

Губы госпожи Юэ сжались еще сильней.

— Как угодно, тетушка, — склонила она голову и вышла прочь из крохотной спальни. А за ней утянулись и все дамы.

Так бабушка Лоа стала учить малышку Мэй всему, что сама знала: алкестрии, врачеванию, борьбе и прочему понемножку. Ох как много мудрости накопилось за свою жизнь у бабушки Лоа, тетки нынешнего главы клана Байши, принцессы императорской крови.

Такова судьба всех синских принцесс.

Их может взять в жены только один из их братьев или дядьев императорской крови — что редко случается, учитывая вражду между кланами. Любой другой брак станет унижением. Если они не овладевают полезными искусствами или не заводят себе влиятельных любовников среди собственных же родичей — так и жить им высокородными и бесполезными приживалами.

Но бабушка Лоа не такая. Она сумела смириться и извлечь выгоды из своего положения.

Хотела бы Мэй так же…

Нет, Мэй не хотела так же. Мэй хотела по-своему.

Мэй оборвала поток бесполезных мыслей: от них только к горлу подкатывал ком, и дышать становилось тяжелее. Очень вовремя: носилки уже опускали перед западным входом в Очарованный дворец. Подняться на три яшмовых ступени; далее пятью коридорами — Западных бамбуковых листьев, Рассветной радуги, Побед генерала Чжоу, Полуденных теней и Янтарным — к павильону Алмазных Рос. На самом деле это не павильон, просто красиво убранная комната с выходом на террасу. Император Лин использует ее для конфиденциальных бесед, потому что прежде там были любимые покои его матушки в ее бытность императорской женой…

Матушка нынешнего императора, светлейшая Айли Яо, давно ушла в небесную страну. Матушка Мэй жива до сих пор, по-прежнему живет в Очарованном дворце; Мэй бы нужно сочувствовать Лину, но вместо она давно уже свыклась с мыслью, что завидует ему.

В этой части дворца не было слуг, что означало: у Лина строжайше секретное совещание. Может быть, на нем Ланьфан даже снимет маску.

Поэтому Мэй не стала кланяться перед бамбуковой перегородкой и стучаться, а просто раздвинула ее и вошла, мимолетно удивившись: перед дверью не стояло ни одной пары туфель. Должно быть, она пришла первой…

Однако раздвинутая дверь встретила ее винными парами и взрывом хохота.

В мгновение ока Мэй окинула взглядом знакомый павильон: початые бутыли с вином, начатые богатые закуски, неожиданное многолюдье, все сидят в обуви, как крестьяне — и на секунду пришла в замешательство. Обычно в этом павильоне серьезно и негромко совещались о ближайших действиях люди, особенно близкие к Лиину; а попойки и пиры устраивались в более официальной части дворца.

Но потом все стало на свои места: Лин принимал аместрийцев, вон и Вернье уже нализался…

Правда, обычно Лин сам с гостями не пил, но, может быть, это его личные знакомые…

— Мэй! — сидящий напротив Лина светловолосый человек с неожиданно знакомыми золотыми глазами улыбнулся ей. — Как ты выросла! Ужасно рад тебя видеть.

Он говорил по-сински вполне правильно, но с сильным акцентом, и неверно обращался к ней, как к равной по возрасту. Может быть, поэтому Мэй не сразу узнала голос.

— Альфонс… — начала она, потом сбилась, не зная, как к нему обращаться и на каком языке. Все бы это было ужасно: Мэй уже почувствовала, как проваливается сквозь землю, и свет уходит все дальше и дальше вверх, а подошвы уже начинает обжигать огнедышащее дыхание Центра Земли, гигантского огненного змея, что дремлет в центре планеты, согревая собою почву… Но тут на помощь пришли другие аместрийские гости.

— А, малышка-принцесса! — один из сидящих возле Альфонса, огромный чернокожий толстяк с вывороченными губами, приветственно вскинул толстопалую руку. — И впрямь выросла. До чего милая юная леди!

— Спасибо, господин Джерсо! — Мэй даже покраснела, отвечая: она прекрасно помнила обоих химер. Слава всем богам, Джерсо говорил по-аместрийски, так что у нее не возникло трудности, как к нему обращаться.