Руд вновь ненадолго замолчал. Найдя нужные слова, он совсем не горел желанием их произносить.

— Беспорядок и бардак… просто разбросанные фигурки, и ничего больше. Связь проглядывается очень редко, и её сложно заметить. То, что произошло на Птичьем Карнизе — страшная катастрофа, тысячи погибших! Но даже она виделась мне лишь время от времени и только самым общим контуром — ни причины смертей, ни точного места. Однако… последние три недели я видел… что-то. Почти каждый раз, как садился гадать, а такого… да просто никогда не случалось. Что-то очень маленькое, яркое… Оно проявлялось и само по себе, но когда накладывалось на грядущую катастрофу — то оказывалось в её центре. Странным образом было связано с ней, даже было её источником… но в тоже время противостояло ей, создавало… диссонанс. И выживало посреди урагана смерти, там, где ничто не может выжить. Парадокс. Парадокс, который я не мог объяснить до твоего рассказа.

— Так, подожди… сажа и пепел, значит… по-твоему, тот человек одновременно и причастен к разрушениям… и противостоит им… как-то это странно.

— Малыш, ты не понял. Главное состоит не в том, какие туманные связи я видел между ним и разрушениями. А в том, что я видел этого человека вчетверо чаще, чем самую большую катастрофу в истории Рифтрана. Это… мне встречались сведения о подобных случаях, подобных… знамениях. И встречались только там, где уже очень сложно отличить правду от легенд. Но даже там, среди полунамёков и горячечного бреда, нетрудно увидеть кое-что общее. Те, кто являются… подобным путём… их появление ведёт за собой… что-то. Что-то, по сравнению с чем случившееся два дня назад — не более, чем лёгкая прелюдия.

Руд замолчал. Огонёк лучины ещё пару раз дёрнулся и погас. Крондин, переваривавший услышанное, инстинктивно повёл головой в поисках другого источника света, как вдруг тьма впереди произнесла голосом хозяина дома:

— Что-то, что изменит всё.

«Лес… Лес… Он пришёл за мной… Нет… Пришёл СО МНОЙ…Чтобы убивать…»

Мысли метались и путались, расползались патокой и пузырились кипящей водой. Падение в пропасть обратилось лишь падением в забытьё, но неожиданное спасение не принесло радости. С самого пробуждения холодная тяжесть кандалов и мрачное молчание массивных, похожих на валуны стражников, не настраивали на радостный лад. Абсолютно гладкие пол, стены и потолок светло-серого цвета, испускавшие еле заметную ауру, окружали холодной безличностью и, казалось, давили со всех сторон.

Через какое-то время мрачная тишина сменилась резкими вопросами и яростными выкриками. Стражники закрепили кандалы на светло-сером стуле, составлявшем с полом одно целое, после чего вышли, и их место занял другой гном, не такой массивный, но несравнимо более подвижный и порывистый. Беспорядочно перемежая языки, он, тем не менее, поначалу вёл себя относительно спокойно. Спрашивал о прошлом в Академии, о Лесе. Однако, когда пошли вопросы о произошедшем на скальном карнизе, спокойствие гнома быстро иссякло, сменившись злостью и раздражением. Яростные выкрики, обвинения и несколько хлёстких оплеух поначалу сбили с толку ещё больше. А потом потеряли всякое значение.

Сергей лежал на узкой и жёсткой кушетке, выраставшей из стены тесной камеры, несколько часов назад погрузившейся в кромешную тьму. Его мысли метались и путались, рождая лишь лихорадочные выводы и судорожные, отрывистые суждения. Его память, казалось, хранила лишь смазанные картины и эмоции, смутно обрисовывавшие то, что произошло с момента пробуждения. И только одна картина была законченной, только один образ — чётким. Несколько секунд, когда гном, допрашивавший Сергея, прервал крики и удары и достал из-под стола прозрачную квадратную пластинку. Пластинка оказалась неким футляром, её материал странным образом не бликовал и позволял отлично рассмотреть содержимое.

Это был древесный листок. Размером с ладонь подростка, он был чем-то похож на кленовый, но вместо трёх лучей расходился семью. Листок почти полностью высох, очертания некоторых лучей можно было угадать лишь по аккуратно собранным мелким обрывкам. Он был искажён не только высыханием — в пропорциях явно отсутствовала изначальная, природная гармония, будто за время своей жизни он яростно пытался вырасти во всех направлениях. Но всё же, ошибки быть не могло — эти растения были слишком яркими и редкими, только их листья, высыхая, меняли нежно-розовый цвет на бледно-серый. Как и многие другие чудесные растения, они росли только в Лесу.

Мгновение, когда Сергей осознал это, поставило точку в его единственном ясном воспоминании. Дальше шла лишь мешанина из удивления, страха и давящего, безысходного отчаяния.

«Лес… Он пришёл… Чтобы убивать… Я ПРИВЁЛ ЕГО!»

Самые худшие опасения, пронизывающие рассудок и уходящие глубоко в подсознание, вставали из недавнего прошлого во весь рост. Фантасмагория света, красок и стремительных движений природы Леса, пожирающей собственных детей, смешивалась с треском и грохотом огромной скалы, перемалывающей своими судорогами тысячи ничтожных живых тел. Ужас, мучения и смерть стирали всякие различия между людьми, гномами и существами из неведомой расы, о которой никто не знал и уже никогда не узнает.

«Я стоял посреди всеобщей гибели… И выжил… дважды. Потому что я проклят. Я сам несу смерть».

Воспалённый мозг отгонял всякий сон, но при этом был словно одурманен беспорядочным смешением туманных образов и звуков из воспоминаний. Время от времени возникало что-то совсем непонятное — странный, еле уловимый то ли шорох, то ли скрежет. Галлюцинации наслаивались на картины из прошлого, и связь с реальностью терялась всё больше.

Неожиданно, кушетка едва заметно вздрогнула. Затуманенный разум мог бы и не заметить этого, но вышколенное годами тренировок тело среагировало автоматически. Сергей резко приподнялся на локте и лишь несколько мгновений спустя осознал, что дрожь и шорох произошли одновременно. Ничего не понимая, Сергей попытался вглядеться в окружающую кромешную тьму, как вдруг кушетка содрогнулась намного ощутимее.

И снова тело среагировало быстрее разума, взвившись в стремительном прыжке, развернувшись и ударившись спиной о противоположную стену. Теперь шорох не прекращался, он нарастал и изменялся, превращаясь в пугающе знакомый треск. Широко распахнув глаза, Сергей продолжал вглядываться во тьму.

И, против всей логики, видел.

Это не было похоже ни на что. Само зрение выступало здесь не данностью, а лишь возможностью, за которую цеплялось растерянное сознание человека, окружённого полной темнотой. Не было контуров и чётких очертаний — лишь мазки и резкие наброски. Пока ещё небольшие, они мелькали и гасли, обозначая то ли движения, то ли тенденции. Беспорядочное, суетливое копошение не испускало света, не имело формы, но, несмотря на это, абсолютно отчётливо передавало то, что Сергей уже видел раньше. Процесс роста. Бешеного, ненасытного роста, разрывающего все границы — не только внешние, но и внутренние. Разрушающего, выворачивающего наизнанку собственную структуру.

Того самого роста, что изуродовал древесный листок, показанный гномом на допросе.

Что-то сильно ударилось об пол — похоже, кушетка откололась от стены. То, что росло, уже занимало больше трети камеры и стремительно расширялось — правда, не торопясь приближаться к Сергею. Из-за двери донеслись крики и топот охранников. Через пару секунд послышался скрип ключа и дверь распахнулась.

После нескольких часов абсолютной темноты проникший в камеру свет ослеплял. Сергей прищурился и прикрыл глаза ладонью, но, всё же, не отвернулся, пытаясь увидеть хоть что-то.

Даже сквозь пальцы он узнал массивный силуэт охранника. Открыв дверь, тот на несколько мгновений застыл, поражённый увиденным. И Сергей вполне мог его понять.

Свет отогнал все странные ощущения на задний план, позволив увидеть происходящее по-обычному. Пока всё представало мутным, прерывистым контуром, но различить быстро разбухающий и непрерывно дёргающийся массив всё равно не составляло труда.