— Ну, тут уж удивляться нечему…

Некоторое время Амгнир молчал, задумчиво смотря на говорившую женщину, чьи жесты становились всё более резкими, а лицо всё более искажалось.

— Это Хангит, — неожиданно продолжил гном, — сестра Инднис. Инднис нид Хогар. Она была женой Троэндора. Великий Свод… до сих пор вспоминаю их свадьбу. Никогда не видел старика настолько счастливым… Он любил Инднис, но дело было не только в этом. Троэндор наконец-то обрёл семью — родные Инднис очень хорошо его приняли.

— Их… убили? — вопрос будто вырвался сам собой.

Амгнир поморщился, не отрывая взгляд от Хангит. Она закончила говорить и, постояв пару секунд, сделала несколько нетвёрдых шагов от плиты, после чего бессильно осела на пол, спрятав лицо в ладонях.

— Он сам убил их. — помолчав с минуту, Амгнир произнёс это почти скороговоркой. — По крайней мере, Инднис и её родителей.

К погребальной плите больше никто не подходил. После резких выкриков и жестикуляции Хангит, воцарилось почти давящее спокойствие. Амгнир запрокинул голову и зажмурился, обращаясь к горьким воспоминаниям. После чего продолжил:

— Неизвестно точно, когда это произошло… Примерно за год до свадьбы Троэндора. На них вышли маги… опытные и искушённые. Взяли под контроль почти всю семью — пять человек. Через родственников подобрались к Инднис, ну а конечной целью был, конечно, Троэндор. Контролируя такого, можно сделать очень много, добраться чуть ли не до любого в Лиге. Не знаю, как, но Троэндор распознал ловушку и, в конце концов, нашёл этих магов. Но до того, они, запаниковав, свели с ума и натравили на него Инднис с родителями… — Амгнир вновь прервался, собираясь с мыслями. Когда он продолжил, то говорил спокойно и ровно.

— Маги умерли страшно. Я видел, я был там, помогал их брать. А на следующий день Троэндор ушёл из корпуса и уехал. По-хорошему, нам нельзя вот так сразу уезжать за границу, но Троэндор был настоящим героем и легендой… Да и место выбрал грамотно — земли этой Академии не принадлежат ни одному государству и придерживаются абсолютного нейтралитета. Так что, власти решили замять проблему, даже наградили старика. Хотя лучшей наградой для него было оказаться подальше от всего, что он знал в Лиге.

— А эта…

— Хангит? Её с дедом тоже заколдовали, но в тот момент они находились далеко и не успели навредить ни другим, ни себе. Со смертью магов чары рассеялись — но дед всё равно погиб, не выдержало сердце. Она осталась единственной выжившей, частично потеряла память. Сейчас, у плиты, она скорбела о родных, проклинала Троэндора, но больше — свою судьбу. Не стоило ей приходить на поминовение. Бедная девочка…

Хангит по-прежнему сидела на скальном полу. Отняв ладони от лица, она обхватила руками плечи, покачиваясь из стороны в сторону и невидяще смотря вдаль красными, опухшими от плача глазами.

— Почему ей никто не поможет? — Сергей задал этот вопрос скорее рефлекторно. Он по-прежнему будто наблюдал за всем со стороны. Ни чудовищная история об умершем друге, ни раздавленная горем женщина не затронули его, не всколыхнули никаких эмоций.

— На поминовении каждый скорбит в одиночку. Мы можем ходить вокруг, кричать, произносить речи — но, видит Пророк, никто не уведёт другого под руки, ни чтобы заткнуть, ни чтобы помочь. Конечно, если само погребение не окажется под угрозой.

— Больше речей никто не говорит. — заметил Сергей. Гномы опять будто бы срослись со скалой, только дрожь Хагнис нарушала всеобщую неподвижность.

— Я говорю. — Амгнир печально усмехнулся. — Только тише и на другом языке. Вы знаете, что Троэндор завещал вам всё, что имел?

Хотя эта новость была неожиданной, в Сергее не родилось даже удивления. С непроницаемым выражением лица он покачал головой.

— Он так и описывал вас в письмах, — на сей раз Амгнир усмехнулся чуть веселее, — называл честным и равнодушным к деньгам. Ну что ж, похоже, моя речь за… А, нет, — гном достал из-за пазухи клочок бумаги и что-то написал на нём карандашом, — я должен ещё кое-что рассказать о Троэндоре. Он беспокоился о вас. Писал, что вы видите в законах мира, судьбе, предназначении высшую справедливость. И боялся, что однажды это может обернуться высшей несправедливостью, к которой вы будете не готовы. Я не знаю, что случилось там, в Лесу, да и в день поминовения каждый скорбит в одиночку. Но если после вы захотите поговорить, вспомнить старика и вообще, то вот, возьмите, здесь мой адрес. Спросите в городе, любой подскажет.

Оставшаяся часть ночи прошла в молчании, превратившим минуты и часы в бесформенную мешанину. О рассвете известил красный солнечный луч, неожиданно вышедший из свода пещеры. Почти сразу же среди камней повеяло жаром. Из-за поворота выехала чёрная, как смоль, массивная стальная конструкция, похожая на панцирь огромной улитки с выходившим из центра спирали продолговатым жерлом.

Собравшиеся вокруг стали подходить ближе к плите, и жрец, оживившись, вновь простёр руки и посох над телом Троэндора, что-то говоря нараспев.

Сергей вдруг заметил, что плита не лежит на куске скалы, а утоплена в него, находится в небольшом естественном углублении. Смысл этого стал понятен, когда жрец, выкрикнув последние слова, отошёл, и странное устройство, пышущее жаром, покатило вперёд. Доехав до плиты, жерло наклонилось вниз, и по нему полился поток раскалённой лавы. Расплавленная порода накрывала Троэндора, на котором удивительным образом не загоралась даже одежда. Блестящая масса поглотила могучую грудь, истерзанное горло и, секунда за секундой, черты волевого лица, застывшие в строгом спокойствии.

Лава прямо на глазах застывала и темнела, органично заполнив углубление и создав навершие, почти неотличимое цветом от остальной скалы. После шестилетнего отсутствия Троэндор вернулся домой, навечно став частью своей родины.

Эмоций не осталось. Только сосущее ощущение пустоты, сходное со звоном, который иногда вызывает в ушах абсолютная тишина.

Правда, в ушах у Сергея никогда не возникало такого звона. Иногда, особенно за последние три недели, в тишине он слышал шелест Леса, прихотливую и загадочную вязь звуков, навсегда прекратившуюся в роковой день гибели Троэндора и последовавшего потом ужаса. В такие моменты Сергей злился, почти впадал в бешенство — не только из-за произошедшего, но и из-за упрямо искрившего откуда-то ощущения радости и истеричного желания, чтобы шелест вновь стал реальностью.

Вокруг не было абсолютно тихо, но Сергей знал, что сейчас не услышал бы шелеста в любом случае. Ничто не могло родиться у него внутри, где безраздельно царила пустота, где уже не было даже следов отгоревших чувств и страданий — скорее, беспощадная сухость уравнения, переставшего работать после изъятия одного из членов.

Провожая Троэндора в последний путь, Сергей старался не думать о том, что произойдёт после. О том, что, по сравнению с остальным, смерть друга была, как это не чудовищно, приобретением, хоть как-то заполнявшим потерявшую смысл жизнь. Грандиозная гекатомба, совершённая Лесом, стёрла всё то, что пестовалось робкими мечтами с детства, и грандиозно засияло в последние годы. Высшая справедливость оказалась высшей несправедливостью. И абсолютным крахом.

Все разошлись уже пару часов назад, а Сергей сидел и смотрел на могилу друга. Он выполнил то, что считал необходимым, похоронил Троэндора, и теперь не осталось ничего. Уравнение перестало работать.

Наконец осознав, что, глядя на могилу, видит только камень и ничего больше, Сергей поднялся на ноги. Глядя по сторонам и слушая пустоту внутри, он зашагал прочь. На холодном каменном полу остался только исписанный карандашом смятый клочок бумаги, который, впрочем, почти тут же был унесён прорвавшимся между камней сквозняком.

Сергей возвращался по тому же пути, но если на похоронах он был погружён в себя, то теперь старался увидеть как можно больше из того, мимо чего шёл. В этом желании не было отчаяния или, наоборот, восторга — просто пустота внутри естественным образом искала, чем бы хоть немного заполнить себя. Лица, одежды, здания, загадочные механизмы, прихотливые узоры, вырезанные даже на пещерном своде и глядящие вниз из световых пятен редких тамошних светильников — всё это замечалось, фиксировалось и отбрасывалось в сторону. Огромная белая площадь, хоровод световых плиток, сходящийся в монумент Семи Самоцветов, вызвали не больше интереса, чем сажа, осыпающаяся примерно с каждого пятого прохожего. Равнодушно-жадный взгляд скользил мимо всего, что видел, и ноги несли вперёд, уже несколько часов не изменяя монотонного размеренного ритма.