Это открытие забыли, и человечество вынуждено было совершить его вновь. В 60-х годах американцы ответили на русский спутник космической программой «Аполло». Группе специалистов поручили дать прогноз. Американские учёные пришли к тем же выводам, что и Базаров, только генетический подход был назван ими эксператорным, а телеологический — нормативным.

О проблемах будущего я разговаривал с известным футурологом Игорем Бестужевым-Ладой. Вот вкратце то, что он сказал.

В XIX веке лучшие умы Европы размышляли над тем, как установить социальную справедливость. Из теоретического наследия Маркса и Энгельса следовало, что социальную несправедливость создают классы, порождаемые собственностью и рынком. Поэтому их надо ликвидировать. Рынок следует заменить Госпланом, и несколько образованных людей распределят все товары по справедливости, а деньги заменить денежными знаками, помогающими распределять товары.

Октябрьская революция воплотила в жизнь эти отвлечённые идеи. Начался грабёж продразвёрстки, раскрестьянивание, расказачивание, национализация земли, экономическое и даже физическое уничтожение крестьян. Конфискуются две трети земли (60 млн. га). И тысячи крестьян и даже рабочих стали выступать против Советской власти.

Столкнувшись с этим, Ленин заменил продразвёрстку продналогом. Классы, деньги, рынок вернулись. Начался нэп — первая перестройка. Но в конце 20-х годов эту перестройку свернули, и установился строй, в котором мы живём по сей день и который именуют по-разному: тоталитаризм, командно-административная система, развитой социализм, реализованная утопия казарменного социализма. Его признаки: принудительный труд, принудительная идеология, иерархическая структура, зиждящиеся на насилии и страхе. Такое общество нежизнеспособно и одновременно чрезвычайно живуче. Секрет его живучести в том, что оно реализовало сказку. В мире сегодня 750 миллионов полностью или частично безработных. У нас в стране существовало всеобщее трудоустройство. Работай — не работай, зарплата будет. На сто тридцать миллионов работающих у нас двадцать восемь миллионов избыточных рабочих мест. Каждый четвёртый работник лишний, он скрытый безработный. Помимо этого, ещё восемь миллионов официально безработных. Всего реально безработных тридцать шесть миллионов. С другой стороны, от одиннадцати до восемнадцати миллионов рабочих мест незаняты. В Москве зарплата водителя автобуса много выше профессорской. Однако каждый пятый автобус стоит. Все стремятся к престижу (у нас, например, десять тысяч членов Союза писателей и сто тысяч членов творческого профсоюза).

Кроме того, у нас фиксированная зарплата, не зависящая от результатов труда, и в случае болезни оплачиваемый бюллетень. Сказка! Правда, платят нам не деньгами, а дензнаками, которые государство печатает сколько угодно. Однако об этом никто не задумывается.

Всё это не давало нам ни подняться над посредственным уровнем жизни, ни впасть в полную нищету. Общество оказывается и стабильным, и застойным.

Кризис народного хозяйства начал назревать сразу после года «великого перелома» (1929), когда по второму разу было разорено сельское хозяйство и угроблены миллионы людей. Экономику спасли подготовка к войне, война и послевоенное восстановление, ибо стимулы к труду были не нужны — всё делалось на энтузиазме.

С начала 50-х годов экономика начала разваливаться. Вторая перестройка развернулась при Хрущёве, в 1956 году, но уже в 1957-м стало ясно, что она угрожает существующей системе и новому классу — номенклатуре. Тут подоспели венгерские события, и победила номенклатура. Дыру же в нашем сознании залатали идеей развитого социализма. Но это была заплата на идеологии, а не на экономике.

Косыгинские реформы стали попыткой новой, третьей перестройки. И опять выяснилось: либо надо уходить номенклатуре, либо надо давить первые ростки демократии и экономического самодвижения. Тут подоспела Пражская весна, в Прагу ввели танки — и перестройка вновь кончилась победой бюрократии.

Наступили годы застоя. К 1979 году стало ощущаться падение нашей экономики и отставание в гонке вооружений. Было решено мириться с предполагаемыми противниками и производить четвёртую перестройку. Но вовремя подвернулся Афганистан.

Андропов попробовал предпринять пятую перестройку, но она была чисто полицейской (например, отлавливались в очередях и парикмахерских работники, покинувшие свои рабочие места).

Наконец началась шестая перестройка. Проиграв гонку вооружений, мы решили с ней покончить, но стали требовать ликвидировать СОИ. В Рейкьявике в этом было отказано — нам не верили. Свобода Восточной Европы стала нашим вкладом в строительство общеевропейского дома и аргументом в пользу доверия к нам. Внутри страны прошла безуспешная борьба с нетрудовыми доходами и с пьянством. Появился Аганбегян и предложил дать некоторую экономическую свободу предприятиям. Как только административный контроль ослабел, предприятия рванули на себя деньги, и государство вынуждено было напечатать миллиарды бумажек. Связи между предприятиями стали рваться, производительность труда падать.

Тут появился Абалкин. Он пообещал за пятнадцать месяцев справиться с положением. Однако уже через четыре месяца выяснилось, что процесса инфляции ему не остановить. Тогда пришёл Шаталин. Его программа вела к рынку и была опасна для командно-административной системы.

И сразу же начались события в Прибалтике, закончилась шестая перестройка и начался новый застой.

Все перестройки, в том числе и горбачёвскую, угробили три врага. Первый — это номенклатура (с семьями это несколько миллионов), которую перестройка лишает всего. Деваться им некуда, а они всевластны. Второй враг — теневая экономика. Большая её часть не враждебна перестройке — это серая экономика. Враждебна чёрная экономика — мафия, преступные структуры, слитые с номенклатурой. Третий, главный враг перестройки — это мы сами — деморализованное, психопатичное и озлобленное общество, которое давно уже оставили позади Сингапур, Тайвань, Южная Корея и которое стремительно перегоняет Руанда… Теперь всё зависит от борьбы сторонников администрирования и распределения, с одной стороны, и сторонников рынка и самодвижения — с другой. Экономика упёрлась в политику.

Мировое сообщество футурологов ещё в 1988 году пришло к выводу, что существует пять вариантов нашего дальнейшего развития. Вариант первый: продолжение медленного сползания в болото, медленное ухудшение из-за равновесия сил «за» и «против». К 1993 году этот процесс исчерпает себя. Однако существует 30 % вероятности, что он будет продолжаться и после 1993 года как застой.

Наиболее вероятна (60 %) диктатура. В эту ситуацию мы практически уже вошли в начале 1991 года.

Третий вариант — аналог плана Маршалла (вероятность 9 %). Наша страна не готова к этому в силу психологической инерции. (Представители голландских сельскохозяйственных фирм утверждают, что им легче внедрять свою лучшую в мире технологию в африканской глубинке, чем в подмосковном колхозе.)

Четвёртый вариант — распадение страны. Путь этот маловероятен (0,9 %), хотя бы потому, что везде стоят советские дивизии.

Наконец, несбыточный вариант (0,1 %) — какая-то правительственная программа, аналог «500 дней».

Итак, 30 %, 60 %, 9 %, 0,9 %, 0,1 %. Только чудо может нас спасти.

Однако как писал Тютчев:

Мы сегодня уже живём лучше, чем завтра.

— Что будет после 500 дней?