Мудрый человек, рассказывавший эту притчу, объяснял её так: «Подобно этим двоим, мы знаем, что сбились с пути и найти его можем только вместе».

Когда на твоих глазах гибнет твоя страна, любовь к ней становится тревогой, тоской, обожанием сына больного отца или матери.

Ликвидируется Советский Союз — тюрьма народов, но некоторые народы попадают под домашний арест.

Некоторые полагают, что у тоталитарной и у демократической культур разные модели развития. Это неверно. У культуры, как и у живого существа, может быть только одна модель развития. Жизнь есть саморазвитие белка путём обмена веществ. Культура — саморазвитие духа путём обмена духовных ценностей. Иное дело, что в райских условиях Крыма жизнь бьёт ключом, а в пустыне или во льдах Антарктиды её признаки трудноразличимы. Культура тоже может свободно развиваться в условиях демократии и полусуществовать при тоталитаризме.

Академик Лысенко отрицал значение генного кода и утверждал, что развитие организма определяется исключительно средой. Полагать, что культура полностью зависит от окружающей реальности, — значит, быть лысенковцем в теории культуры. Реальность может уничтожить культуру, замедлить или убыстрить её развитие, но не может быть её двигателем. Взаимодействие генного кода культуры с историческими обстоятельствами эпохи определяет вид и направление изменения мыслительного материала культуры. Код культуры есть концептуально обработанный и спрессованный опыт народа. Этот код — набор порождающих факторов, матрица, хромосомный набор духовности культуры, определяющий национальный характер тех ценностей, которые она вносит в общечеловеческую сокровищницу.

Этот код не сводится к традиции. Он находится на порождающем уровне, он — духовная парадигма, определяющая архетип культуры. Например, одну и ту же русскую идею мировой справедливости и совершенства развивали как Достоевский и Толстой, призывавшие к непротивлению злу насилием и к внутреннему самосовершенствованию, так и их «клоповоняющий» антипод Чернышевский, во имя совершенства и справедливости звавший Русь к топору; как Флоренский, стремившийся к социальному умиротворению и духовному очищению людей, так и рядовой охранник ГУЛага, стрелявший в затылок Флоренскому, полагая, что устраняет очередного врага всеобщего счастья.

При всём различии исходят из единой духовной парадигмы и наследующий традицию Чернышевского красноармеец, который «хату покинул, пошёл воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать», и наследующий толстовскую традицию непротивления злу доктор Живаго. Духовная парадигма всеохватно влияет на данную культуру. Воплощение этой парадигмы можно найти и в произведениях разных направлений русской литературы, и в литературе русского зарубежья. Внутри общей парадигмы развиваются разные традиции и разные художественные концепции. Только антикультура (вроде драматургии Сурова и Софронова) выламывается из парадигмы культуры. Носители лживых концепций, люди антикультуры выполняют роль охранителей тоталитаризма даже тогда, когда в самом тоталитаризме появилась трещина. Пастернак, выживший в эпоху сталинизма, был сломлен в оттепель, ибо оттепель была либерализацией тоталитаризма, а не демократизацией общества.

Не только председатель КГБ Семичастный, сравнивший поэта со свиньёй, но и добрых два десятка писателей распинали Пастернака. Специально обученные слоны помогают в охоте на слонов. Писатели убивали своего собрата. Это тканевая несовместимость культуры и антикультуры. Антикультура, вводимая в культуру, действует как разрушительный вирус на организм. При тоталитаризме представителем антикультуры в сознании писателя становится его внутренний редактор. А извне это дополняется издательским типовым договором, который расторгается, если автор сопротивляется редакторскому произволу. Договор наделяет редактора и цензора властью, которой сам господь бог не имеет над художником. Это давление завершалось возможностью прямого устранения художника из жизни, что и произошло, например, с Мандельштамом или Клюевым.

Если только зерно не перемолото, оно может попасть либо на хорошую, благодатную, либо — на плохую, бедную почву. При тоталитаризме культура либо перемалывается в утилитарно-пропагандистскую служанку политики, что стало с Маяковским или Николаем Погодиным; либо ценой трагедии личной судьбы творца мощно пробивается через асфальт тоталитаризма к солнцу человечества, пример чего дали Пастернак, Ахматова, Цветаева, Булгаков, Платонов и другие; либо живёт, по словам Олеши, как «обломок атлета» в творческой судьбе Светлова или Николая Глазкова.

И современная духовная деятельность всё ещё представляет те четыре типа, которые характерны для тоталитарной культуры: 1) антикультура, вирусом проникающая в культуру (Бондарев образца 80-х годов, Пикуль); 2) утилитарно-пропагандистская культура на службе политики (Юлиан Семёнов, Шатров); 3) искалеченная культура («обломки атлетов») — Шаламов, Ямпольский; 4) общечеловеческие ценности — Гроссман, Домбровский.

Лев Толстой и идейно подкованный охранник ГУЛага опирались на разные традиции, но исходили из единой культурной парадигмы — развивать идею до беспредела, истово устремляться к справедливости: «Во всём мне хочется дойти до самой сути…», или — «Коль рубить, так уж сплеча». Эта парадигма обрекла Россию на штурм Зимнего. На вопрос, нужно ли было брать Зимний, Наум Коржавин ответил: «Не знаю, но знаю, что сегодня его некому отдавать». Случилось то, что закладывалось в русской культуре «Путешествием из Петербурга в Москву» Радищева, «Дубровским» Пушкина, поэзией декабристов, «Былым и думами» Герцена, стихотворениями и поэмами Некрасова. Истоки трагедии тоталитаризма — в истовой и самоотреченной устремлённости русской культуры к благородной идее справедливости и совершенства. И в этом смысле, при всей вариативности развития истории, её вектор был определён и амплитуда возможных отклонений была небольшой.

И Ленин, и либералы высказывались за принцип партийности литературы (сам этот термин впервые появился в либеральном журнале начала века «Северные цветы»). Другими словами, русская культура могла вступить в «классово-партийную», социально-утилитарную стадию своего развития или либеральным, или большевистским путём. Троцкий утверждал вульгарный социологизм, подменяющий эстетические критерии политическими. Эти принципы нашли своё продолжение в сталинском политическом прагматизме в культуре. Такое развитие эстетических принципов обусловлено парадигмой отечественной культуры и было чревато выпадением нашей культуры из человечества.

Тоталитарность — это всегда выламывание из человечества. Железный занавес в политике имеет свой аналог в культуре — подмену общечеловеческих ценностей классовыми. Железный занавес и отказ от общечеловеческих ценностей — это взаимные условия тоталитаризма. Сейчас мы вышли из утилитарно-политической стадии развития нашей культуры. Её парадигма — устремлённость к социальной справедливости и к совершенству, — остаётся прежней. Однако внутри этой парадигмы происходит переориентация на иные традиции. Это не новая модель развития культуры, а новая стадия её развития, возвращающая нас с обретённым нами бесценным трагическим опытом к человечеству.

В Америке эмигранты из России считают человеком хорошего вкуса того, кому нравится роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба».

Владимир Войнович приехал на Запад и надеялся получить деньги от «Имкапресс» за издание по всему мира его «Чонкина». Но оказалось, что получить свой законный гонорар не так просто, переписка с издательством затянулась, наконец что-то ему отдали, что-то — нет. И в этой ситуации в мюнхенской квартире Войновича раздался звонок из Нью-Йорка. Звонил журналист, знакомый ещё по Москве: