В «Литературной газете» была рубрика «Что бы это значило?»: читателям предлагалось дать название какому-либо странному фото. Один читатель прислал сразу двадцать названий к фотографии полового акта, списав заголовки статей в «Правде»: «Нерушимое единство», «Они были первыми», «Планы партии — планы народа», «Партия сказала надо — комсомол ответил есть», «Ударный коммунистический труд», «Её зовут Магнитка».

Пришёл автор в издательство и говорит:

— Я написал исторический роман.

Редактор стал читать:

— «„А не испить ли нам кофию“, — сказал граф графине. „Отнюдь“, — ответила графиня». Хорошее начало. Но для усиления читательского интереса следует внести в завязку элемент секса.

Через день автор принёс продолжение первой сцены: «Граф и графиня расположились на подоконнике и стали любить друг друга».

— Теперь много лучше, — сказал редактор, — однако уже в завязке следует наметить производственную тему.

Автор вписал: «В это время во дворе ковали что-то железное».

— Замечательно, — похвалил редактор. — Не хватает только перспективы, устремлённости в будущее.

Автор задумался и вписал: «Кузнец отложил молот и сказал: „А ну его…, завтра докуем!“».

Доработанный благодаря замечаниям редактора роман был включён в план издания. Так делается большая, актуальная, нужная народу литература.

— Что такое телеграфный столб?

— Хорошо отредактированная сосна.

«Паровоз» — это ударное, официозное произведение, помещённое в конце или в начале сборника с целью вывезти к читателю неортодоксальные произведения.

Литературный коктейль-ёрш: Шолохов — Синявский.

Жена писателя Ардова актриса Нина Ольшевская рассказывала:

«Конечно, Анна Андреевна была больна и срок её был измерен. Но жизнь её могла ещё продлиться, если бы — я уверена — не одна публикация в „Правде“. Я везла Ахматову из больницы. Она раскрыла газету и вдруг увидела статью памяти её гонителя — Жданова. Ахматова очень испугалась. Она решила, что время откатывается назад».

А я любил овал за то, что он такой законченный…

«Вышли мы все из народа». Давно пора вернуться.

«Добро должно быть с кулаками» — эта афористичная формула из стихов Станислава Куняева. Злые языки приписывают её авторство учителю Куняева — Светлову. Правда ли — не знаю. Кто бы ни был её автор, чести ему эта большевистская строчка не делает. По-христиански следует подставить другую щёку, если тебя ударили по одной.

Герострат не может быть поэтом, он может быть только поджигателем святынь.

Слышал я и другой вариант:

Крупнейший философ и филолог XX века Михаил Михайлович Бахтин избежал лагеря, но долгие годы был выключен из культурного процесса и жил в ссылке в Саранске. И вместо того чтобы повышать уровень нашей академической науки, писал в стол, вернее, в большой сундук, который в конце концов оказался полон ценнейших трудов. Я познакомился с Бахтиным в доме творчества в Переделкине. Он подолгу жил здесь, на первом этаже коттеджа, выходящего окнами на дачу Кассиля. Я взял на себя добровольно обязанность по утрам выносить Михаила Михайловича в кресле в сад, а вечером заносить обратно. Эту обязанность делил со мной тогда ещё совсем молодой литературовед Чудаков, специально для этого приезжавший из Москвы на велосипеде. Михаил Михайлович стеснялся своей немощи и того, что он, как ему казалось, обременял нас. Видимо, из благодарности и, может быть, из потребности в общении он всякий раз что-нибудь рассказывал или просто о чём-нибудь рассуждал. И было горько понимать, что это ничтожная часть того, чем он мог бы поделиться.

Например, он говорил о множестве глубинных пластов смысла в «Гамлете» Шекспира. Особенно многозначен центральный монолог «Быть или не быть». Смерть непонятна. Загадочна её необратимость и загадочно состояние человека после смерти. «Какие сны в том смертном сне приснятся?» — это размышление Гамлета похоже на концепцию сансара, перевоплощения, жизни после смерти. Можно предположить, что это результат влияния культуры Индии. Ведь Англия в это время уже стала на путь колониальных завоеваний.

О драматургии Островского Бахтин говорил: «Это бытописательная драматургия, слабая, лишённая философического содержания».

Бахтин считал, что мир, из которого ушёл Христос, никогда уже не будет прежним миром.

Брат Михаила Бахтина был членом английской компартии. Когда он умирал в 50-х годах, над его изголовьем висели портреты Ленина и Сталина.

Шкловский был потенциально гениален. Он стоял у истоков той литературно-критической методологии, которая позже развилась на Западе и получила название структурализма. Его мышление предвосхищало монтаж, ставший — через кинематограф — одним из общехудожественных средств XX века. Он одним из первых оценил значение модернизма в искусстве. А в жизни этот человек был, как и многие, далеко не равен себе. Любя Зощенко, он осудил его, потому что этого требовали инстанции, и до конца своих дней избегал его. Не случайно автор книг о Тынянове и Олеше — Аркадий Белинков, задумавший трилогию о трагедии художника в тоталитарном государстве, в качестве третьей фигуры выбрал Шкловского.

Возможно, именно по причине своей неполной осуществленности Шкловский всегда нуждался в аудитории, легко принимая за таковую любого человека, желающего его слушать. Вот мой конспект одного из его монологов.

«Хорошие слова говорят после смерти. Жаль. Их нужно говорить при жизни, тогда писатели будут жить долго.

Первый признак посредственности — отсутствие умения удивляться.

Не верьте, что литература ухудшается. „В наше время глубокого упадка литературы…“ — так писали журналисты в год вхождения в литературу Достоевского. „„Казаки“ — опять лишний человек“, — писала пресса. А книга жива и сегодня и всё время впереди.

Судьба героя должна лежать на карте истории. Без этого нет большого художника.

Писать надо длинно — договаривая вещь: договаривая додумываешь. Лучше всего думать с карандашом в руках. Писать нужно много. Писарев писал до 50 листов в год. И нужно уметь зачёркивать. Нужно раз в несколько лет менять мебель в голове.