— Приятно тебе попить кофе! И если ты не против, я все-таки свалю все на тебя, когда буду объяснять, почему опоздала.

— Приготовлюсь изображать безутешную скорбь во время обеда.

Так он и сделал. А потом у меня начались месячные. Христос воскресе!

Началось воскресенье не очень хорошо. Выпив пару глотков джина для храбрости и надев новое платье, я стояла перед зеркалом, решая, какие сережки надеть. Внизу бабуся распевала «Расскажи-ка мне повесть древнюю, как мир» — видимо, именно это пели сегодня с утра в церкви. Через дверь в комнату Шарлотты доносились ее вопли, похожие на мяуканье кошки, когда ее мучают, — значит, моя дочь слушает плеер. А я? «Сегодня, Матфей, я буду…» Я подышала на зеркало, подождала, пока налет рассеется, и сказала: «Селин Дион!» (Радостные крики, аплодисменты, восхищение и т. п.) Я надула губки и глубоко вздохнула. Должна признать, я сегодня удачно накрасилась.

«Подумай, дитя, для тебя самого…»

Из кухни донесся вой пожарной сигнализации.

— Елкин кот! — сказала я Селин Дион в зеркале и бросилась вниз по лестнице.

Бабуся уже поджидала меня.

— Карен! Тостер загорелся! Что делать?

Я оттолкнула ее и побежала на кухню. Из тостера поднимались клубы черного дыма. И тут же рядом со мной снова появилась бабка. С виноватым видом она сказала:

— Я хотела приготовить обед…

— Не могла подождать две минуты? Я бы все приготовила! — рявкнула я, и она ретировалась в гостиную.

Я выдернула вилку из розетки и набросила на тостер полотенце. Дым начал рассеиваться. Открыв заднюю дверь, я осторожно взяла прихватками тостер, выставила его за порог и решила немного понаблюдать: не загорится ли снова. Через полминуты появилась Шарлотта — пришла на запах паленого.

— Чем это так воняет? — спросила она и тут же заметила крошки на полу и тостер, накрытый полотенцем. — А, понятно. Бабушка опять намазала хлеб сыром, прежде чем запихать его в тостер. Я ее на прошлой неделе за тем же застукала. Видимо, опять намазала сыр слоем в палец толщиной, вот тостер и закоротило. — Она состроила жалостливую физиономию. — Бедная бабушка. Она ведь не виновата, она же не понимает, что делает. Ты знаешь, что она теперь сидит на диване и плачет?

Я промолчала, еле сдерживаясь, чтобы не предать дочь мучительной смерти через тыканье вилкой. Что это на нее напало? Такая чертовски разумная вдруг стала — и, как всегда, чертовски не вовремя. Раздался звонок в дверь.

— Это Айви. Я открою. Кстати, мам, что это за дурацкие сережки?

— А кто такая Айви?

Мистер Фэрброзер сделал глоток пива. Мы сидели в конце длинного стола в «Перьях» — он немного отодвинулся от остальных «бродяг Форгейта». Слава богу, он, кажется, обрадовался, что я пришла: слава богу, что он вообще был здесь.

— Бабусина приятельница. Они дружат еще с тех времен, когда обе работали в Союзе матерей. Айви Седдон вместе с Мод Эккерсли водит ее по воскресеньям в церковь, а вечером Айви приходит посидеть с ней. По средам она водит ее в клуб для тех, кому за семьдесят (они собираются в «Клубе рабочих»), а Мод приходит по вторникам — присматривает за ней до обеда. Если одна заболеет — обязательно придет другая. Они никогда меня не подводили. Еще по понедельникам приходит сиделка из Общества помощи престарелым, а по четвергам на три часа приходит горничная, которой я плачу из пособия. Конечно, я могла бы ее оставлять с Шарлоттой — иногда приходится, но стараюсь этого не делать. Да и Шарлотта большую часть дня в школе. Так что я не смогла бы работать даже на полставки, если бы мне не помогали присматривать за бабусей. Удивительно, как все происходит. Десять, даже пять лет назад она прекрасно себя чувствовала. Только немного забывчивая была, а так…

Мистер Фэрброзер бросил на меня понимающий взгляд.

— Вашей матери повезло, что ее не бросили в беде. В этом смысле замечательно жить в маленьком городке. Наши родители выросли в те времена, когда в деревне все друг друга знали. Жизнь у них была нелегкая, но они помогали всем чем могли. В наши дни люди стали слишком большими индивидуалистами.

Я кивнула, думая о себе. Кто, спрашивается, будет мне помогать? Где мои друзья? Когда мне было пятнадцать, нас была целая компания. Собирались каждые выходные. Энергии у нас было хоть отбавляй, висели все время на телефоне — бабуся из себя выходила. Мы все строили грандиозные планы на будущее, собирались, как минимум, перевернуть мир. А потом моя лучшая подруга Ди уехала в Челтенхэм, потом я забеременела, и между мной и другими девчонками образовалась непреодолимая пропасть, хотя они и старались общаться со мной как прежде.

Отчасти дело было в непонимании. Им надоели мои бесконечные жалобы на то, что я устала, они ума не могли приложить, почему это я все время должна сидеть с ребенком, вместо того чтобы развлекаться. А я стеснялась им рассказать, как ужасно, когда на груди выступают синие вены, когда писаешь, стоит только чихнуть, когда весь живот в волнистых фиолетовых линиях.

Отчасти они боялись, что то же самое произойдет и с ними, что «это заразно». Никогда не забуду, как одна из них — Донна Марсден — пришла ко мне в роддом. Она принесла для Шарлотты ползунки с зайчиками. Она явилась, готовая умиляться. Но даже не взглянула на ребенка. Не могла оторвать взгляда от моего обвисшего живота, выглядывавшего из-под старой бабусиной пижамной кофты. Просто застыла от ужаса! Наконец она — в джинсах восьмого размера — проскочила мимо медсестры и исчезла, а я опустилась на свою железную кровать и зарыдала.

В итоге я сидела с мужем и ребенком, пока они развлекались в своих колледжах и делали что хотели. А к тому времени, как они все вернулись в Бэнк Топ и тоже обзавелись детьми, я уже развелась — а это среди добропорядочных семей тоже не очень ценится.

К счастью, мистер Фэрброзер что-то говорил и не заметил, как у меня на глаза навернулись слезы: мне было так себя жалко!

— Чего?

— Я говорю: вашей матери повезло с вами. Современные люди слишком часто уходят от ответственности.

Он улыбнулся. Я подумала о том, что он довольно симпатичный, похож на доброго отца. На нем был свитер-аран, парусиновые брюки и грубые ботинки. Непривычно видеть его не в костюме.

— Кстати, вы, я думаю, уже пообедали?

Я бросила взгляд на длинный стол: грязные тарелки, смятые салфетки. Так, значит, он-то со своими дружками-«бродягами» уже поел!

— Да. Я успела кое-что перехватить перед выходов — соврала я. Главное, чтобы сейчас в животе не заурчало.

— Тогда я принесу вам еще… что вы пили — водку с апельсиновым соком?

— Спасибо.

Надо срочно пойти в туалет и сожрать там арахис, а то я такими темпами скоро окажусь под столом. Надо сбавить темп. Хотя, с другой стороны, чем быстрее выпью, тем быстрее смогу что-нибудь поесть.

— И давно ваша мать овдовела? — спросил мистер Фэрброзер, нахмурившись, и протянул мне стакан.

— Ну… почти двадцать лет назад. Отец умер в январе семьдесят восьмого.

— Мои соболезнования.

— Спасибо. Под конец всем нам было очень трудно. Рак легких. Мне казалось, что он уже тысячу лет болеет, но я тогда не вдавалась в подробности. Мне было всего четырнадцать, и бабуся старалась все взять на себя.

— Она, должно быть, сильная женщина.

— Да. Их поколение вообще крепкое. Когда она была маленькой, она сломала руку и даже не заплакала. Вот ее брат заревел и так плакал, что не мог ничего объяснить. Все подумали: это с ним что-то случилось.

Мистер Фэрброзер улыбнулся:

— Но вы тоже сильная.

— На самом деле нет.

Знал бы он правду. Но вообще-то приятно, когда тебя называют сильной. На этот раз я не собираюсь весь вечер жаловаться — слишком часто я портила свидания своим нытьем. От его доброты и еще от того, что мы сидели в пабе, а он был одет так неформально, я вдруг занервничала. Я лихо глотнула водки и глупо заулыбалась.