— Это ужас, а не повязка на глаз, — сообщил он, снимая ее и потирая покрасневшую кожу. — Уверен, я от нее ослепну. И сапоги — просто невыносимы.

Он сел рядом, и мы принялись робко беседовать. Потом пошли на поле послушать результаты конкурса и поглядеть на группу поддержки — девочек с помпонами в руках, высоко вскидывающих ноги в белых носочках. Мегафоны выгавкивали имена новоявленных принцесс и королев.

— Интересно, почему среди девчонок с помпонами одна обязательно должна быть жирной? — поинтересовался он. День был ясным, духовой оркестр играл «Oh When the Saints»[4]. Дети носились с радостными воплями, девочки-подростки валялись на траве, подставляя оголенные животы солнцу. На прощание он сказал:

— Зайди как-нибудь ко мне, послушаем диски или еще что. — Его кинжал блеснул.

— Ладно, — ответила я. — Зайду.

ЩЕЛК.

Он возился у меня между ног, потом запихал внутрь палец — боже мой! — два, неуклюже тыча и поворачивая их. (Значит, вот о чем говорили мальчишки в школе, когда спрашивали друг друга после свиданий: «Сколько влезло пальцев?») Все, хватит. Я передумала. Это была дурацкая идея. Довольно. Я попыталась встретиться с ним взглядом, хотела предложить забросить это дело и пойти в гостиную смотреть «Симпсонов». Но его глаза горели таким желанием, что я не смогла ничего сказать. Я не раз слышала о таком взгляде, но сама ни разу в жизни не видела. Казалось, все мужское, что в нем было, сконцентрировалось в этом взгляде. Ужас.

Вдруг он вынул пальцы, отвернулся. Сердце у меня дрогнуло, но я тут же поняла, в чем дело: он натягивает презерватив. Под кожей четко проступал позвоночник и заканчивался где-то внизу в тени ложбинки. Неужели все мужчины такие угловатые?

ЩЕЛК.

Он повернулся ко мне, деловито схватил свой член и запихал его в меня. «Ох… У-у… У-у-у…» — это все, что я могла сказать, чтобы не заплакать от боли. Футбольный мяч прямо в нос — просто ерунда по сравнению с этим. Я застыла, цепляясь за его спину. Почему, спрашивается, то, что на все лады расхваливают как изумительное и прекрасное, на самом деле так отвратительно? Почему нас в школе не предупреждают? Уверена, если бы кто-то из учителей как-нибудь сказал: «Да, кстати, вам при этом покажется, что вас чистят изнутри наждачкой», — думаю, им не пришлось бы столько бухтеть про СПИД и вообще беспокоиться за нашу нравственность. Я бы, по крайней мере, сто раз подумала. Кончил он быстро, несколько раз дернулся и рухнул на меня, уткнувшись лицом в мое плечо.

Вот тут-то и зашла бабушка. Надо признать: просто чудо, что он вообще смог что-то ответить.

Нам обоим стало неловко. Я бросилась к двери и закрыла ее на ключ, но у меня перед глазами все еще стояло загадочное выражение лица бабуси и ее полуулыбка. Мы не знали, что сказать, кругом была кровь, а мы еще не оделись. Снизу слышалось бабушкино пение:

— С ума сошел?! Только не туда! — закричала я, когда он снял презерватив, аккуратно завязал его узлом, чтобы содержимое не пролилось, и собрался бросить в корзинку для бумаг. — Прикинь, что будет, если моя мама его там обнаружит?!

— И что мне с ним делать? Хочешь, возьми на память.

Он покачал его в пальцах, а потом замахнулся, как будто хотел швырнуть в меня. Я завизжала и согнулась. Он бросился ко мне, мы стали кататься по постели, бороться. Потом, неизвестно зачем, принялись драться подушками. Могу поспорить, что в маминых журналах о таком не пишут. Я смотрела, как сияют его голубые глаза, как ребра ходят ходуном под бледной кожей, и думала: «Он еще совсем мальчишка». Он улыбался, тяжело дышал, и тогда мне стало казаться, что я все сделала правильно.

Мы откатились к стене, он ударился подбородком, а я сбила фотографию в рамочке. Она провалилась за кровать.

— От черт! Прости. Я достану, — предложил он.

Он возился под кроватью, а я снова глядела, как движутся кости под его кожей. Наконец он вытащил старую отретушированную фотографию: два рыжих котенка в корзинке. А сверху надпись: «Счастливые времена!»

— Треснула, — сказал он, передавая ее мне. Рамка с одного конца расщепилась, и стекло разбилось.

— Ладно, куплю новую. Но маме лучше не показывать. — Я открыла ящик прикроватной тумбочки и спрятала картинку под журналы. — Ерунда, конечно. Но с ней связаны воспоминания. Эту открытку подарили на день рождения моей бабушке, когда она была маленькой. Она висела у нее в комнате, и я всегда мечтала забрать ее себе. И забрала, когда она стала сдавать. Для меня это как осколок моего детства, понимаешь? Все меняется, а открытка остается… Она так и не заметила, что я ее стащила.

— Ясно. Мило. Не хочешь прийти ко мне в субботу? Дома никого не будет. А сейчас мне пора. Надо открыть дверь Дэниелу. Я, наверно, умру от счастья, когда ему сделают наконец ключ.

Он надел свитер.

— Может, побудешь еще немного?

— Не могу. Надо же подумать и о других, и все такое… Ты не видела мой носок?

Я накинула на себя первое, что подвернулось под руку, и мы занялись поисками носка. Нашли, он ушел домой. Я лежала на кровати и думала, что лучше бы он поцеловал меня на прощание, а не просто взъерошил мне волосы. Может, надо было попросить. Или это не круто? Есть ли на этот счет какие-то правила? А может, просто некоторые мужчины не склонны показывать свои чувства, и это ничего не значит — просто они такие, какие есть.

Ну, вот и оно — великое событие. Кажется, в моем изложении получилось довольно противно. Так оно и было отчасти. Но это не важно. Главное — я теперь женщина. Взрослая. Может быть, по мне это даже видно. (Боже, надеюсь, что нет! Хотя девчонки в школе говорили, что после этого ходишь как-то по-другому.) В любом случае у меня теперь есть своя жизнь, о которой мама ничего не знает. Теперь многое переменится.

Я уверена, что с этих пор все будет не так, как раньше.

С Билли я познакомилась в тот день, когда он помог мне нести корзину с бельем. Был страшный ветер, а сверху лежала белая простыня. Я знала: упади она в грязь, мать меня убьет. Однажды мы с Джимми уже роняли белье. Мы несли доктору Липтроту все, что мама настирала для него за целую неделю, и тут порыв ветра сдернул из корзинки две или три простыни, и они упали прямо на дорогу. Мы тогда смеялись до колик, но, когда вернулись к маме с грязными простынями, она опустила голову на стол и заплакала.

Билли в то время ухаживал за девушкой, с которой познакомился в санатории для туберкулезников. Хорошая девушка, но что ж поделать? На свадьбу мы пригласили десять человек, а потом все поехали на поезде в Блэкпул. В Чорли в вагон сели какие-то ребята. Они увидели у меня в волосах конфетти и запели: «Тили-тили тесто, жених и невеста». Когда мы добрались до гостиницы, я отдала хозяйке рыбу, чтобы приготовила нам на ужин. На следующий день она спросила: «Миссис Хескет, рыбу-то пожарить?» А я ей даже ничего не ответила: не привыкла еще, чтоб меня называли «миссис Хескет».

Когда я вернулась на фабрику, девочки в один голос заявили, что я, наверное, беременна, раз у меня такой цвет лица.

ГДЕ ШАРЛОТТА? Уж конечно, поехала в Уиган тратить деньги, которые не она зарабатывает, на всякую ерунду, которая ей совершенно не нужна. Бабка? Спит на стуле, расставив ноги и раскрыв рот. Не дай бог стать когда-нибудь такой… Ну почему в этом доме никогда нельзя найти ручку? Куда ни клади, обязательно исчезнет. Убегают они, что ли? В ящике комода одно барахло. — Почему, спрашивается, вообще не выкинуть половину? Наждачка, свечи, кольца для салфеток — а то мы ими когда-нибудь пользуемся! — пятновыводитель пролился на платяную щетку. Сегодня пылесос и ножка стола не поделили пространство. Финал трагический. Одной проблемой больше. Вот! Черная ручка, стержень чуть засох, но ничего — сойдет.