Вдруг он замер.

— Ты еще не кончила?

Я не сразу ответила.

— Нет, — с растерянной улыбкой произнесла я, — но было здорово. А ты?

— Кончил. Давным-давно. Еще в самом начале. А не останавливался только ради тебя. Но ты хотя бы собиралась кончить?

— Не знаю, — призналась я.

— Может, надо еще подольше?

Я качнула головой и постаралась сдержать дрожь.

— Пол, послушай: это совершенно без разницы. Со временем все будет хорошо. Видимо, мне надо привыкнуть, научиться расслабляться. Не расстраивайся из-за меня. Я же не расстраиваюсь. — Я ободряюще улыбнулась. — Мне все равно понравилось. Ты — просто супер!

— Ладно. — Он ухмыльнулся. — Боже, как я устал, — сказал Пол, вытягиваясь на кровати. — Черт!

— Что такое?

Он в ужасе смотрел на свой член.

— С ним что-то не так? Это я виновата?

— Презерватив… — Пол указал на свой обвисший голый член. — Он… Ты… В общем, он, кажется, остался у тебя внутри. Вот блин! Как думаешь, ты сможешь его вытащить?

У меня в глазах потемнело, но я послушно легла, раздвинула ноги и осторожно засунула в себя пальцы.

— Не смотри! — Внутри было как-то странно, как будто стерто. Я заставляла себя делать глубокие вдохи и не зажиматься.

— Не получается… Боже мой! Пол!

— Давай я попробую. Мне отсюда удобнее. — Он нервно хихикнул.

Он запустил туда пальцы, и я закрыла глаза. Как на приеме у гинеколога. У одной девочки из школы — на класс младше меня — как-то внутри застрял тампон, и учительнице пришлось его доставать. Помню, когда мне рассказали, стало жутко от одной мысли об этом. И сейчас больше всего хотелось умереть от стыда и страха. Я чуть приоткрыла глаза: он методично прощупывал меня и даже высунул от усердия кончик языка.

— Готово! — Пол вытянул скользкую резинку и принялся ее разглядывать. Наконец удовлетворенно кивнул: — Уфф! Порядок. Не порвался. Все, может отправляться в корзинку, — объявил он и швырнул презерватив через всю комнату.

Я надеялась, что он хотя бы не будет, как обычно, орать: «Гол!» Но он и не стал. Сказал только:

— Ну надо же, как… Я чуть не умер.

«А я, думаешь, нет?» — хотелось сказать мне, но я молча залезла под одеяло. Вряд ли в моей взрослой жизни будет что-нибудь хуже этого.

— Ладно, не грусти. Ничего же не случилось. — Он потрепал меня по волосам. — Сейчас принесу нам «Wagon Wheels». И заодно чайник поставлю. Давай одевайся и поиграем в «Расхитительницу гробниц»! Я сегодня с утра спер диск у Дэна.

Он быстро одевался. Значит, все в порядке? Ну почему никто не говорит о том, что секс — это так стыдно? Честно говоря, я его себе совсем не так представляла. Может быть, я недостаточно люблю Пола? Может, я просто неправильная? В общем, у меня множество вопросов. И я знаю, где взять ответы.

Вопрос только: правду ли сказала бабуся? И если да, тогда что? Я должна, должна это выяснить.

Честное слово, Билл был совсем не глупым. Не знаю, что он во мне нашел. В детстве его часто отпускали домой из школы пораньше, потому что он уже сделал все задания. Учитель говорил: «Хескет! Неси сюда тетрадку. Смотри у меня, если еще не все задачи решил». Он подходил с тетрадкой, а там все уже сделано, и правильно. Вот его и отпускали домой в полтретьего вместо четырех. Ему бы продолжать учиться с такими-то способностями. Но в тринадцать лет ему пришлось пойти работать. Также как и мне.

Вот он и пошел в шахту, как его отец. А шахту он терпеть не мог. И отдыхать почти не отдыхал. По вечерам фасовал крупы в бакалейной лавке Боба Мосса и развозил заказы на тележке. А потом у него начался туберкулез. Его отправили в кооперативный санаторий в Блэкпуле. Там он и встретил свою невесту. Ее звали Элис Фиттон. Хорошая девушка. Дом у них был на дороге в Чорли. Она так плакала, когда он бросил ее ради меня. Всем ее было жалко, а мне нет. Я получила то, чего хотела. Я видела, как намучилась моя мать, и знала, что хорошего мужчину упускать нельзя.

Мы поженились, а он устроился на бумажную фабрику Кукса и начал играть на альтгорне в духовом оркестре Бэнк Топа. Он не раз говорил, что их оркестр — лучший среди любительских оркестров второго класса. Репетировали каждый божий день в сарае за кузницей и выплачивали по пенни в неделю в фонд оркестра. Как-то они даже заняли первое место, когда играли в Саутпорте в «Винтер-Гардене» перед четырьмя тысячами зрителей. Это была их первая награда. Дирижер их, мистер Платт, чуть не плакал от счастья. В Бэнк Топ они вернулись уже за полночь, но он заставил их играть «Semper Fidelis» Сузы[6], когда они шли по главной улице. «Может, лучше не надо. Всех же перебудим», — сказал ему Билл. «Верно, — согласился мистер Платт. — Тогда придется снять ботинки и носки, чтобы не шуметь».

В конце концов пришлось ему бросить играть, туберкулез взял свое. К тому же он курил с тринадцати лет. Из-за своих легких он и на войну не попал. Его оставили тут, сделали санитаром ополчения. С тех еще пор у нас по всему дому валялись бинты. Так он и умер от туберкулеза. А ведь ему было всего шестьдесят три года. Мы с ним сорок два года прожили в браке. И это был очень счастливый брак, очень. Если бы не одно «но»…

Где искать ответы на вопросы, когда тебе семнадцать? Обычно в таком возрасте кидаешься к тем, кто делает вид, что все знает: к родителям, учителям, авторам статей, обещающим решить все ваши проблемы за двадцать минут. Моя мама считает, что, поскольку она не смогла нормально устроить свою жизнь, она знает, как устроить мою (ну и где здесь логика?). Только она не понимает, что я похожа на нее не больше, чем она на мою бабушку, — то есть вообще не похожа. Если посмотреть на нас обеих, так можно заподозрить, что меня удочерили. Иногда я думаю: хорошо бы, кабы так. По крайней мере, это бы многое объясняло.

Отца у меня, естественно, нет. В смысле, он есть, и я знаю, где он живет — совсем даже недалеко от нас, но, если я попытаюсь с ним посоветоваться относительно моей личной жизни, он упадет в обморок. Это не его сфера. И вообще мне кажется, он меня побаивается.

Большинство учителей желают тебе добра, только они считают, что самое главное — это хорошо сдать выпускные экзамены. Как будто на листке с результатами будет снизу приписано, как дальше пойдет твоя жизнь. «Отлично, отлично, хорошо, хорошо, курс бухгалтерского дела в университете в Бристоле, стремительная карьера в „Туш Росс“, в двадцать шесть замуж, славный домик в Суррее, к тридцати — двое здоровых детишек (советуем имена Аннабель и Макс)».

Думаю, большинство девочек на моем месте посоветовались бы с подругами, но у меня нет подруг — только знакомые, те, с кем я провожу время, но не беседую по душам. Почему? Даже не знаю, где искать ответ: в географии или психологии? Джон Донн писал: «Нет человека, который был бы как остров», — но он-то не жил в Бэнк Топе. Везет же некоторым!

Отчасти дело в том, что городишко у нас такой мелкий. В Бэнк Топе нет даже ни одного моего бывшего одноклассника. Все, с кем я училась в начальной школе, пошли дальше, в общеобразовательную. Они посмеивались надо мной еще тогда, когда узнали, что я собираюсь в классическую. И теперь я их иногда вижу, но никто не хочет общаться с таким общепризнанным снобом, как я. А почти все, кто ходит в классическую школу, живут в другой стороне от Болтона (и, надо сказать, дома там значительно лучше). Я не умею водить машину, потому что нет денег на курсы. Отец торжественно обещался меня научить, но я знаю, что никогда этого не дождусь. Так вот, водить я не умею, а автобусы ходят только до пол-одиннадцатого. Мама не станет меня возить, потому что не хочет оставлять бабушку одну: вдруг с ней что-нибудь случится. Вот так оно и получается, что друзей у меня нет. И до сих пор меня это не волновало.

Не поймите меня неправильно: я не бука какая-нибудь. Я не сижу в сторонке на переменах, я езжу в город развлекаться (и возвращаюсь рано). Просто, в отличие от большинства девочек, у меня никогда не было желания делиться своими секретами. Мне никогда не хотелось бегать по школе от одной подружки к другой и перешептываться по углам. Но может быть, я была бы такой, даже если бы жила в большом городе. В начальной школе я тоже не так много общалась. В обед мне больше нравилось помогать библиотекарше миссис Эйнкаф, чем играть с другими детьми на площадке. «Ты живешь в своем собственном мире!» — как-то сказала мне мать во время страшного скандала, как всегда разразившегося из-за пустяка. Неприятно, конечно, но должна признать: она права.