А я ни о чем не могла думать, кроме ребенка. «Ты все еще хочешь, чтоб я ее забрала?» — спросила я. У меня душа ушла в пятки. «Да, — тут же ответила она. — Забирай. Мне она не нужна». Я чуть не умерла от счастья.

Мы пробыли неделю у Энни, а потом Билл отвез меня домой. Весь городок сгорал от любопытства. Когда мы уезжали, он сказал, что мы отправляемся ухаживать за больным родственником. А теперь я им сказала, что специально соврала, чтоб не сглазить все-таки в моем возрасте… Не знаю уж, поверили они мне или нет. Меня это не волновало. Но что бы они там ни думали, в лицо ничего не говорили. Но сначала, конечно, все обсуждали такую новость. В первое же воскресенье в церкви прочитали молитву за здоровье — мое и ребенка. И мне ничуть не было стыдно. «Это наш секрет, — сказала я Богу. — Если ты его сохранишь, то я и подавно ни слова не скажу».

В нашем доме нет центрального отопления — естественно, у нас вообще нет ничего, что больше всего надо, — поэтому мне пришлось положить джинсы на кровать и сушить их феном. Хлопнула входная дверь, послышался голос Айви, потом мамин — какой-то странный. Я переложила фен в другую руку и задумалась о Дэниеле. А не так уж плохо будет с ним встретиться. Он мне почти нравится. Не в том смысле, конечно, нравится — такой-то ненормальный! Однако он, кажется, понимает меня лучше, чем кто-либо другой. Может, я тоже ненормальная?

Я выключила фен. В наступившей тишине я услышала щелчок замка — мама заперлась в своей комнате.

— Я принесу тебе магния. Приляг пока. Сейчас. Только повешу твой дождевик сушиться.

Так, значит, был очередной приступ депрессии.

Я потрогала джинсы — более или менее сухие. Сняла спортивные штаны и сунула ноги в джинсы.

Стоп. Я посмотрела на себя в зеркало. Что-то не так. Не натянув джинсы и до колен, я уже поняла: они не сойдутся на моем покруглевшем животе.

Судьба меня все-таки настигла.

«Все к лучшему». Может быть, это верно, раз так говорят по телевизору. Только скажите, какая политическая партия в состоянии решить мои проблемы? Если бы я знала, что кто-то это может, я бы прибежала в избирательный пункт к семи утра. Но всем ведь наплевать на простых людей, запертых в четырех стенах среди сумасшедших.

Мы платим гигантские налоги, и куда они, спрашивается, уходят? Какие-то дотации дурацкой Лондонской опере! Я бы проголосовала хоть за психа ненормального, если бы меня волновала вся их идиотская политика, только мне на нее элементарно не хватает сил. Здорово, конечно, что они собираются развозить всех по избирательным участкам, но что-то я не слышала, чтобы кто-нибудь из них предложил очистить бабусе калоприемник, пока я реализую свои демократические права.

Попробовали бы политики пожить так, как мы.

— А ты сделай тест, — предложил Дэниел.

Из-за слез я толком не могла его разглядеть. Мы сидели в итальянском кафе «Тигги» за пластиковым столиком с мокрыми пятнами от стаканов. Я не собиралась ему рассказывать, но голова была занята только этим, и ни для чего другого места уже не оставалось. Вдобавок мне почему-то показалось, что он что-нибудь придумает. Он похож на человека, который всегда найдет выход.

— Не могу.

— Можешь. Слушай, вдруг это ложная тревога. Я хочу сказать, ты не выглядишь беременной, если тебя это утешит. И сколько уже, как ты думаешь?

— Три с половиной месяца, если не ошибаюсь. — Я печально чертила ложечкой полосы в сахаре. — Господи! Этого просто не может быть! Только не со мной. С кем угодно — только не со мной.

— Может быть, ты просто съела слишком много яиц на Пасху. А может, у тебя гормональный фон нарушился. Не начали расти волосы на подбородке?

— Дэниел, ради бога! Нашел над чем шутить!

Он повесил голову:

— Прости.

— Обещай никому не говорить. Не вынесу, если девчонки об этом узнают.

— Да ты что! — Он, кажется, обиделся всерьез. — Неужели ты могла подумать, что я кому-то расскажу? К тому же мне и некому рассказывать.

Слушай, прости за такой вопрос, но… у тебя перестали идти месячные?

— Дэниел! Ну это уже слишком!

— Да, но это важно. Шарлотта, даже мне, мужчине, видна тут некоторая взаимосвязь…

— Ну… и да, и нет. Нет, я не могу все объяснить, придется вдаваться в такие подробности… В общем, я не могу с тобой это обсуждать. Это неприлично.

Он пожал плечами:

— В нашей семье естественные процессы не считаются неприличными. Мой отец — врач. Мы не стесняемся говорить на такие темы. Родители таскали меня на нудистский пляж в Греции год за годом, пока во мне, как говорит моя мать, не «пробудилось влечение».

— Наверно, дело в том, что вы принадлежите к среднему классу. В нашей семье неприличным считается абсолютно все. Мы почти и не разговариваем, потому что безопасных тем не остается. То есть бабуся, конечно, говорит все, что ей вздумается, но это не имеет значения, ведь она несет полную чушь. — Я вдруг вспомнила, почему я здесь, и опять пришла в ужас. — Боже мой, Дэниел, что же мне делать?

— Посиди здесь, — велел он. — Не вздумай никуда уйти, — и вышел из кафе.

Я стала глядеть в окно. Мимо проходили беззаботные, счастливые люди. В каждом из них я видела насмешку над собой. Вот, весело хихикая, прошли две девочки-подростка с идеально плоскими животами. Прошла стильно одетая деловая дама: у нее-то в жизни явно все идет как положено. Прошла — о ужас! — беременная женщина с ребенком на руках. Выражение лица усталое. Она заслонила глаза от солнца и стала вглядываться в окна кафе. Я не отрываясь на нее смотрела. Наверно, больно, когда тебя раздувает до таких размеров? И что делается с кожей? Вдруг она просто лопнет, как шкурка у помидора? Как с нее штаны не сваливаются? И как она ходит в туалет — ей же, должно быть, не видно, куда она писает?

— Хватит на нее пялиться, — сказал уже вернувшийся Дэниел. Он положил на стол пакет из аптеки и подтолкнул его ко мне. Я в ужасе уставилась на него. Потом быстро огляделась по сторонам: не видит ли кто.

— Это то, что я думаю?

— Угу. Так, беги в туалет, там все сделаешь, потом пойдешь со мной.

— Куда?

— Делай, что тебе говорят. Живо.

Он потащил меня к туалетам.

Закрыв за собой дверь кабинки, я открыла пакет, достала оттуда коробочку. В ней оказалась белая палочка. Я ее внимательно разглядела, сняла колпачок и стала читать инструкцию. Так, значит, надо просто пописать на нее. Две минуты спустя все было готово — вот как просто.

Я вышла. Дэниел меня уже поджидал.

— Ну как?

— Я еще не смотрела.

— Вот и молодец!

Он схватил меня за руку и потащил на улицу.

— Мы куда? — прокричала я, огибая прохожих.

— Потом узнаешь!

Мы бежали очень долго. Стэндишгейт — Маркет-стрит — Парсон-уок — Меснес-парк-терис. Наконец примчались к самому парку.

— Быстрее! — Он влетел через ворота и плюхнулся на траву.

Я рухнула как подкошенная. Тяжело дыша, перевернулась на спину.

— Не мокро? — спросил он, трогая траву.

— Очень мокро, но мне все равно. — Я все еще не могла отдышаться. — Зачем мы так бежали?

Он присел на корточки рядом со мной:

— Доставай тест. Ну же!

Я села, вытащила коробочку из кармана куртки. Открыла ее.

— Я знаю, как оно должно быть. Прочитала в инструкции. Если одна полоска — все нормально… О господи! Дэниел! Боже мой, нет. Не-е-ет!

Он наклонился и посмотрел на две голубые полоски. Мир вокруг нас замер. Казалось, вселенная рушится и никогда уже все не будет так, как раньше.

Дэниел был потрясен.

— Шарлотта, прости меня. Я был уверен, что ничего не будет. Я так думал.

«Не трогай меня!» — подумала я, но он и не собирался. Стиснув зубы, он смотрел на макушки деревьев. Явно не зная, что сказать. Вот было бы хорошо: щелкнуть пальцами — и он исчезнет!

Не знаю, сколько мы так просидели на мокрой траве. Ничего конкретного я не думала, просто прислушивалась к своим ощущениям — казалось, что сердце сжала чья-то рука и оно вот-вот лопнет. Я глядела, как солнце то прячется за облака, то снова показывается — но не греет. Я вся промерзла.