На несколько секунд повисла пауза.

— Для людей это нормально — умирать без предупреждения? — спросил Келкад. — На вид он был здоров.

— Он умер не от естественных причин, — сказал Фрэнк. — Его убили.

Семь карманных компьютеров пискнули, не совсем синхронно.

— Убили, — повторил Фрэнк. — Это означает, что смерть была причинена другим человеком.

Келкад издал тихий звук. Компьютер перевёл его как:

— Ох.

— Сэр, — сказал лейтенант Перес, входя в роскошный офис на восемнадцатом этаже здания Уголовного суда округа Лос-Анджелес, — у нас, э-э… несколько нестандартная ситуация.

Окружной прокурор Монтгомери Эйджакс посмотрел на него из-за своего безупречно чистого стола.

— В чём дело?

— Я хотел бы, чтобы вы посмотрели отчёт криминалистов по делу Колхауна.

Эйджакс был седовлас и голубоглаз, с длинным, густо загорелым лицом — багамский загар, не калифорнийский.

— Что-то необычное?

— Посмотрите сами, сэр. — Он положил фотографию прокурору на стол. На ней был кровавый U-образный отпечаток на сером ковре.

— Что это? Подкова?

— Мы не могли понять, сэр. Я подумал, что это, возможно, отпечаток каблука, но криминалисты сказали нет. Однако взгляните ещё вот на это, сэр. — Он положил рядом с фотографией газетную вырезку. На ней было чёрно-белое фото Келкада, оставляющего след ноги у Китайского театра Манна. Отпечаток по форме был почти идентичен кровавому следу.

— Боже праведный, — сказал Эйджакс.

— Я то же самое подумал, сэр.

— Есть способ определить, кто из тосоков оставил кровавый отпечаток?

— Возможно, хотя отпечаток не очень детализированный.

— Есть другие улики против тосоков?

— Ну, нога Колхауна была отрезана каким-то невероятно острым инструментом. Он прошёл сквозь ногу, практически не сжимая мышечных тканей, он и в кости-то едва задержался. Он перерезал бедренную артерию, и из-за того, что срез был такой чистый, из Колхауна попросту вытекла вся кровь.

— И?

— И парни в лаборатории попросту не знают, какой инструмент из сделанных людьми способен на такой фокус. Вскрытие брюшной полости также выполнено механически. А вот отгибание рёбер — да, это, похоже, делали вручную. Края рёбер подобны лезвиям, и Фейнстейн нашёл на одном из них соединение, которое не смог идентифицировать. Это может быть тосокская кровь.

Прокурор уже видел фотографии с места преступления.

— Хорошо, — сказал он. — Но кто бы из тосоков это ни сделал, он должен быть весь в человеческой крови. Если это и правда был тосок, то он должен был как-то себя очистить.

Перес кивнул.

— Я думал об этом, сэр.

— И?

— И я сегодня опрашивал всех тосоков. Однако один из них выглядел не так, как по телевизору. Вы помните того, с серо-синей шкурой?

Эйджакс кивнул.

— Так вот, сейчас он серебристо-белый.

— Словно вымылся с отбеливателем?

— Больше того, — сказал Перес. — Мне сказали, что он сбросил кожу.

— Как змея?

— Именно, сэр. Как змея.

Прокурор задумался.

— Знаете, — медленно произнёс он, — есть ведь ещё одна возможность.

— Какая?

— Подстава. — Эйджакс помолчал. — Не все любили Колхауна.

— Если это подстава, то тогда это должен быть кто-то из сопровождающих, которые путешествуют вместе с тосоками. Никто другой не мог пробраться в здание.

Эйджакс кивнул.

— Это так. Проверьте их прошлое. — Пауза. — Начните со Смазерса.

— Смазерса?

— Я видел, как Колхаун его обсмеял на центральном канале. Это было обидно.

— Сделаю.

— И будьте чрезвычайно тщательны, Перес. Если мне придётся выдвинуть обвинение против пришельца, я хочу быть на сто процентов уверенным, что мы не ошибаемся.

Фрэнк шёл по кампусу Университета Южной Калифорнии мимо здания Клейнсмидовского центра. Он ненадолго задержался посмотреть на его стосемидесятишестифутовую башню, видимую сквозь колоннаду; башню венчал пятисотфунтовый решётчатый глобус — словно объеденный до скелета мир.

Фрэнк знал, каково это — быть объеденным до скелета; пять лет назад он развёлся, и его двенадцатилетняя дочь жила с бывшей женой в Мэриленде.

Был канун Рождества; кампус будто вымер. Фрэнк привык, что на Рождество обычно холодно; он вырос в Канандэйгуа, в штате Нью-Йорк, где зимы многоснежные и морозные. Но здесь вдоль аллеи высились пальмы, и Фрэнку была даже слишком тепло в его чёрной нейлоновой ветровке с логотипом NASA на спине.

На Рождество было хуже всего; Марию никогда не отпускали к нему на Рождество. Хотя в этом году он даже радовался его приближению — у Клита тоже не было семьи, и они собирались отпраздновать вместе. Планировался обмен подарками; Фрэнк купил для Клита тройку оловянных звездолётов от Франклин-Минт: классический «Энтерпрайз», оригинальный клингонский линкор и ромуланская «птица войны». Все вместе они стоили шестьсот долларов; далеко не дёшево, но с тем бо́льшим удовольствием Фрэнк их заказывал.

И вот на тебе…

Он сделал ещё несколько шагов, прежде чем осознал, что происходит. Будь это в Верхнем Нью-Йорке — будь сейчас нормальная рождественская погода — его дыхание превращалось бы в клубы пара, но здесь, в тепле, среди пальм, бесстыдно украшенных рождественскими огнями, никто не мог заметить, что он плачет.

Клит и Фрэнк познакомились в аспирантуре; они дружили двадцать лет.

Боже, как ему будет его не хватать.

Фрэнк нашёл лавочку под пальмой и опустился на неё, закрыв лицо руками.

Весёлого Рождества, подумал он.

И снова расплакался.

Через три часа Перес снова явился в кабинет окружного прокурора.

— Ну что, я перетряхнул Смазерса.

— Докладывайте.

— Когда на «Пи-би-эс» задумали новую астрономическую передачу, им нужен был кто-то, кто заменил бы Карла Сагана[26]. Первыми в их списке стояли Клетус Колхаун… и Паквуд Смазерс.

— И почему же они выбрали Колхауна?

— Это смотря кого спрашивать. Один тамошний начальник сказал мне, что из-за его образа «простого парня»: «Пи-би-эс» часто критиковали в Конгрессе, помните? Их называли элитаристами. Телекомпания делала всё, что могла, чтобы выглядеть ближе к народу, чтобы им ещё больше не урезали ассигнования.

— Звучит логично, — сказал Эйджакс. — Да что там, я сам смотрел «Огромные шары огня», а меня наука всегда вгоняла в сон. Но Колхаун был чертовски колоритен.

— Точно. Однако другой тамошний босс сказал, что слышал, будто бы со Смазерсом было тяжело работать, и что его исследования были не совсем корректны. Предположительно, он немного слишком неразборчиво присваивал себе работу не только своих аспирантов — что, по-видимому, у них в порядке вещей — но и других профессоров. Боялись, как бы это не выплыло. «Огромные шары огня» делались в сотрудничестве с «Эн-эйч-кей» — японской телесетью. А вы знаете, как щепетильны японцы в вопросах личной чести; если бы разразился скандал, они не смогли бы транслировать передачу.

— Хорошо. И что?

— А то, что тот босс, с которым я разговаривал, сказал, что источником информации о Смазерсе был сам Колхаун.

— Его утверждения имели под собой почву?

— По-видимому, да. И если Смазерс как-то узнал, что это Колхаун рассказал про его делишки в «Пи-би-эс» и лишил его контракта…

— Отлично, — сказал Эйджакс. — Давайте вызовем Смазерса на допрос.

Паркер-центр был большим зданием бежевого цвета в двух кварталах от здания Уголовного суда. Перед ним располагался фонтан из чёрного гранита, посвящённый всем полицейским, погибшим при исполнении. Часть здания поддерживалась колоннадой; за колоннами находился главный вход, постоянно охраняемый вооружёнными полицейскими.

Комната для допросов была маленькая, тускло освещённая и без окон. Перес стоял, поставив одну ногу на стул. Он отхлебнул кофе.