— Это Альфа Центавра, — сказал Клит. — Выглядит вполне обычно, но это ближайшая к Земле звезда за исключением Солнца. До неё где-то двадцать пять триллионов миль — рукой подать. Наш ближайший космический сосед.

Фрэнк нажал кнопку быстрой перемотки. Клит безмолвно забегал, словно кистоунский коп[69]. Время от времени его прерывало изображение карты созвездия Центавра. Через некоторое время Фрэнк отпустил кнопку.

— …но Альфа Центавра — это не просто звезда, — говорил Клит. — На самом деле это три звезды, очень близкие друг к другу. Мы называем их Альфа Центавра A, Альфа Центавра B и — ни за что не догадаетесь — Альфа Центавра C. О да, астрономы — прирождённые поэты. — Его лицо пересекла широкая улыбка. — Так вот, из них троих Альфа Центавра C ближе всего к нам, так что иногда мы называем её позамысловатее — Проксима Центавра; «проксима» — это по-латыни «ближайшая». Вот ещё одна вещь, которую вам стоит знать об астрономах — мы так любим пятидесятидолларовые слова[70], потому что для большинства из нас это единственный способ подобраться поближе к пятидесяти долларам. — Он улыбнулся снова.

Картинка сменилась на празднование Марди-Гра в Новом Орлеане; Клит шёл по праздничной ночной улице. Он остановился возле человека в пёстрых одеждах, жонглирующего тремя горящими факелами.

— Конечно, сказал Клит, — когда три звезды оказываются поблизости друг от друга, всё становится гораздо интереснее. — Камера сделала наезд на пляшущие в воздухе факелы, а отъехала уже от камина в хижине Клита в горах — обычный приём в этой передаче. Колхаун сидел за старым деревянным столом. За его спиной виднелась пузатая переносная печка, а на стене висело охо ничье ружьё. На столе стояла ваза с фруктами.

— A и B — крупные звёзды, — сказал Клит. Он взял из вазы грейпфрут. — Представим себе, что это A — большая жёлтая звезда, очень похожая на наше солнце. На самом деле она даже немного больше солнца и где-то на пятьдесят процентов ярче.

Он протянул руку к вазе и извлёк из неё апельсин.

— А вот это пусть будет B — меньшая и более тусклая оранжевая звезда. B примерна на десять процентов меньше нашего солнца, и даже вполовину не такая яркая — как моя кузина Бо. — Клит подмигнул в камеру. Потом он пошарил в вазе с фруктами и отыскал в ней вишню. — И, наконец, C — собственно, это какое-то несчастье, а не звезда, холодный, тусклый красный карлик. Эта бедолага такая маленькая и тусклая, что её никто не замечал до самого 1911 года.

— Так вот, A и B обращаются друг вокруг друга вот так, — он начал двигать грейпфрут и апельсин. — Но расстояние между ними не постоянно. — За кадром послышался визг циркулярной пилы.

— Вы знаете, как я не люблю профессиональный жаргон, но здесь без него не обойтись. — Он повернулся и крикнул куда-то в сторону: — Эй, вы! Прекратите это немедленно, слышите?

Визг пилы стих. Клит снова посмотрел в камеру и улыбнулся.

— Для тел, которые так близки друг к другу — так близки, что можно докричаться — мы, астрономы, используем «эй, вы!» в качестве меры длины. Ну, по правде говоря, это «а.е.», а не «эй, вы!»[71]. «А.е.» — это «астрономическая единица», и она равняется расстоянию между Землёй и солнцем. — Появилась схема, иллюстрирующая сказанное. — Так вот, когда они расходятся на максимальное расстояние друг от друга, Альфа Центавра A (он отвёл вытянутую руку с грейпфрутом в сторону) отстоит от Альфы Центавра B (он вытянул руку с апельсином в другую сторону) на расстоянии тридцати пяти а.е. Это примерно как от нас до Урана.

Он помедлил и заулыбался, будто раздумывая, не пошутить ли насчёт названия этой планеты[72], но потом качнул головой, словно говоря «только не здесь».

— Но когда A и B сходятся на минимальное расстояние (он вытянул руки перед собой), то оказываются всего лишь в двенадцати а.е. друг от друга — доплюнуть можно. Один оборот по орбите занимает у них восемьдесят лет.

Он положил грейпфрут и апельсин на стол и взял вишню.

— Так вот, Альфа Центавра C находится гораздо дальше от A и B. — Щелчком пальца он отправил вишню через всю комнату в открытое окно. — Она болтается в тринадцати тысячах а.е. от двух других. Эта мелкота, возможно, даже не связана с ними по-настоящему узами гравитации, но если и связана, то у неё уходит не меньше миллиона лет на один оборот вокруг двух других по, вероятно, очень вытянутой эллиптической орбите…

Фрэнк нажал на кнопку паузы и какое-то время сидел в темноте, размышляя.

— Нашим следующим пунктом повестки дня, — сказал Дэйл Райс, откидываясь в своём кожаном кресле, — будут пропавшие части тела.

Что-то изменилось в кабинете Дэйла. Фрэнку потратил, наверное, с минуту, чтобы сообразить, что именно. Человеческое гостевое кресло теперь стояло слева, а тосокское сиденье — справа; уборщица, должно быть, передвинула их, чтобы пропылесосить дорогой коричневый ковёр. Собственно, борозды до сих пор виднелись на ворсе, подсвеченные лучами предвечернего солнца.

На столе в дальнем углу кабинета зиял дырами полусобранный пазл Дэйла.

— Хотел бы я знать, зачем их забрали, — сказал Фрэнк.

Дэйл кивнул. Он внёс нескольких свидетелей в свой список в этой связи, но ещё не принял решения, вызывать ли их.

— Мы задали теневому жюри такой вопрос, — сказал он. — «Принимая во внимание необычность набора отсутствующих частей тела — глаз, гортань и аппендикс — считаете вы участие в убийстве инопланетян более или менее вероятным?» Ответ был, разумеется, «более вероятным».

— Так стоит ли тогда вообще поднимать вопрос об отсутствующих частях тела? — спросил Фрэнк.

— Можете быть уверены, Линда заведёт о них волынку в заключительном слове, так что…

Фрэнк ненадолго замолчал, раздумывая. Внезапно он вскинулся и сел прямо:

— Дело Симпсона, — сказал он. — ДНК в деле Симпсона.

— А что с ней такое?

— Вы говорили, что присяжные на процессе Симпсона попросту проигнорировали все эти улики. С одной стороны был Робин Коттон из «СеллМарка», представлявший анализы ДНК с точки зрения обвинения, с другой же каждый из адвокатов выставил собственного эксперта, отстаивавшего точку зрения защиты. Вы говорили, что присяжные просто развели руками и сказали: если уж специалисты не могут разобраться, то мы и подавно. И в конце концов они полностью проигнорировали весь этот комплекс улик.

Дэйл развёл руками, словно имитируя присяжных.

— Но Линда во время опроса своих свидетелей не представляла никаких аргументов в связи с отсутствующими частями тела, которые мы могли бы атаковать.

— Это так, — сказал Фрэнк, — но что, если мы сами представим противоречивые свидетельства? Если мы выставим двух людей, которые дадут две противоречащие друг другу интерпретации, жюри и в этом случае может отказаться принимать их во внимание. В конце концов, тосокским инструментом мог воспользоваться и человек. Пропавшие части тела явным образом указывают на инопланетянина, так что заставить жюри их игнорировать — это лучшее, что мы можем сделать.

Дэйл открыл было рот, чтобы что-то сказать, закрыл его, и глубоко задумался.

На следующий день Дэйл Райс стоял на месте ведущего опрос в зале заседаний судьи Прингл на девятом этаже.

— Защита вызывает доктора Джеймса Уиллса.

Уиллс, белый мужчина под пятьдесят с каштановыми волосами, сидел в третьем ряду, разгадывая кроссворд в «Нью-Йорк Таймс» старинного вида чернильной ручкой с серебряным пером. Он надел на ручку колпачок, поднялся и был приведён к присяге.

— Джеймс МакДональд Уиллс, — сказал он. — Джеймс как обычно, хотя меня чаще зовут Джейми, потом Эм-А-Ка, большая Дэ, и дальше «ональд», и Уиллс как обычно: У-И-Эл-Эл-Эс.