Он ожидал, что она откроется лишь немного и упрётся, но она легко распахнулась настежь, и он увидел тело.

То был один из тривиальных фактов, застрявший в памяти Эллиота на долгие годы: человек содержит одну кварту крови на каждые тридцать фунтов живого веса.

Мертвец был тощ, однако ростом хорошо за шесть футов. Весил он, должно быть, фунтов сто семьдесят, что означало, что в нём порядка шести кварт крови — полтора галлона[25].

И было похоже на то, что вся она разлилась сейчас вокруг тела обширной тёмной лужей.

Удивительно, что первая его мысль при виде трупа была о количестве вылившейся крови. О, конечно, при любом другом убийстве это было бы бросающимся в глаза обстоятельством. Но этот труп не просто истёк кровью.

Его правая нога была отрезана от тела посередине бедра. Какой бы инструмент это ни сделал, то была на удивление чистая работа: он прошёл сквозь ткань надетых на жертве джинсов, оставив срез настолько ровный, будто джинсы были по этой длине подшиты. Нога была отрезана так же аккуратно. Хотя сейчас культя была покрыта толстой коркой подсыхающей крови, такой ровный срез могла бы оставить цепная пила на замороженной туше. Отрезанная нога, по-прежнему в обрезке штанины и с надетым на ступню носком и башмаком, лежала неподалёку, слегка согнутая в колене.

Но даже это было не самое худшее.

Голова тоже была отделена от тела и — Боже — нижняя челюсть была отрезана от головы. Её Эллиот нигде не видел, и — о, чёрт — похоже, глазные яблоки также отсутствовали.

Туловище было вскрыто одним разрезом, идущим от основания шеи через середину грудной клетки к паху. Рубашка жертвы была распахнута — не разрезана, а разодрана, по-видимому, непосредственно перед вскрытием. Пуговицы по большей части оторвались, и рубашка распахнулась; её полы, будто крылья, лежали сейчас по сторонам от тела, жёсткие и тёмные от пропитавшей их крови.

Грудина была рассечена надвое, рёбра были отогнуты в стороны и торчали теперь, словно зубья медвежьего капкана, из…

…из пустого туловища. Все органы были удалены. Эллиот достаточно знал анатомию, чтобы опознать лёгкие и сердце, лежащие в паре футов от тела. Другие бесформенные комки, теперь покрытые запекшейся кровью, были, несомненно, селезёнкой, и печенью, и почками, но что их них что, Эллиот не мог сказать.

На дне вскрытой грудной полости виднелись участки разнородных голубовато-белых соединительных тканей, среди которых местами проглядывал позвоночный столб.

Последним, что осмотрел сержант Эллиот, было лишённое нижней челюсти лицо, сейчас абсолютно белое до самой верхней губы, казавшейся восковой. Это была лишь вторая смена Эллиота в охране тосоков; он ещё не запомнил всех людей из их окружения, однако этого он знал.

Учёный из телевизора.

Клетус Колхаун.

Фрэнку Нобилио опять снился этот сон. Он в университете, в шестидесятых, носит расклешённые штаны и цветастую рубаху. Он идёт по коридору, и другой студент желает ему удачи.

— С чем? — спрашивает Фрэнк.

— С экзаменом, разумеется, — отвечает студент.

— Экзаменом?

— По биохимии.

Биохимия. О, чёрт! Фрэнк вспоминает, что записывался на этот курс в начале учебного года, но каким-то образом забыл посетить все занятия по нему. А сегодня финальный экзамен — экзамен по предмету, которым он вообще не занимался. Как, чёрт возьми, он может сдавать…

Фрэнк ощутил, что медленно возвращается в реальность. Десятки лет минули с тех пор, как он был студентом, а он до сих пор видит этот гадский сон. Детали могли меняться — забытый курс мог оказаться американской историей или статистикой, однако общий сюжет повторялся снова и снова.

Настойчивый стук в дверь. Наверное, он его и разбудил.

— Что такое? — громко спросил Фрэнк. Голос звучал сипло — он спал с открытым ртом.

— Доктор Нобилио? Это полиция.

Фрэнк выпутался из простыни, неуверенно поднялся на ноги и доковылял до двери. Он открыл её и сощурился в свете коридорных ламп.

— Да?

В проходе стояло двое мужчин. Один из них был сержантом Эллисом, или Эллиотом, что-то вроде этого, одетым в полицейскую униформу. Второго Фрэнк не узнал: плотный, с оливкового цвета кожей, на вид лет сорок пять. У него были волнистые чёрные волосы, карие глаза и аккуратные усики. Незнакомец помахал удостоверением.

— Доктор Нобилио, я детектив лейтенант Хесус Перес, полиция Лос-Анджелеса. Прошу прощения за беспокойство, но произошло убийство.

Фрэнк ощутил, как у него отвисла челюсть.

— Которого убили?

— Прошу прощения, сэр?

— Которого из тосоков убили?

Перес покачал головой.

— Не тосока, сэр. Человека.

Фрэнк облегчённо вздохнул. Перес наградил его шокированным взглядом.

— Простите, — сказал Фрэнк. — Я… простите. Это просто… просто даже думать не хочу, что может произойти, если убьют кого-нибудь из тосоков.

— Нам нужно, чтобы вы опознали тело, сэр.

Сердце Фрэнка пропустило удар. Он ещё не до конца проснулся.

— То есть это кто-то, кого я знаю?

— Возможно, сэр.

— Кто?

— Мы думаем, это Клетус Колхаун, сэр.

Фрэнку показалось, что кто-то с размаху пнул его в живот.

От поднявшейся суматохи проснулись и другие люди. К тому времени, как Перес привёл Фрэнка к комнате Клита, Паквуд Смазерс и Тамара Слынова уже были там, переминаясь на краю кровавой лужи. Седые волосы Смазерса были взлохмачены, а Слынову Фрэнк впервые увидел без макияжа. Фрэнк был в пижаме; у Смазерса поверх пижамы был накинут халат, Слынова, похоже, была в одном лишь халате.

Фрэнк приблизился к дверному проёму и заглянул внутрь. В комнате уже работали двое полицейских криминалистов. Тело Клита было накрыто белой простынёй, теперь в некоторых местах запачканной кровью. Фрэнк посмотрел на лицо друга — с отсутствующей нижней частью и белое, как мрамор. Ему стало дурно.

— Итак? — сказал Перес.

— Это он.

Перес кивнул.

— Мы так и думали. При нём был бумажник. Вы знаете, кто его ближайший родственник?

— Он не был женат. Но у него есть сестра — Дейзи, кажется. В Теннесси.

— Какие-нибудь идеи о том, кто мог желать ему смерти?

Фрэнк посмотрел на Паквуда Смазерса, потом снова на тело.

— Нет.

Фрэнк обошёл второй, третий и четвёртый этажи, которые занимали тосоки, вместе с немецким учёным по фамилии Коль. Они останавливались у каждой обитаемой комнаты и приглашали живущего в ней тосока пройти с ними. В конце концов все собрались в гостиной шестого этажа. Была половина пятого утра.

Тосоки терпеливо ждали. Фрэнк пересчитал их — их было лишь шестеро. Так, посмотрим: это капитан Келкад, это Рэндо. Торбат. И…

— Просите, что заставил ждать, — произнёс голос. — Что случилось?

Фрэнк обернулся и испытал потрясение почти такое же сильное, как при виде изуродованного тела Клита. По коридору двухметровыми шагами приближался тосок, которого он никогда раньше не видел — с серебристой кожей.

— Кто… кто вы такой? — спросил Фрэнк.

— Хаск.

— Но… у Хаска светло-синяя кожа.

— Была, — сказал тосок. — Я сегодня линял.

Фрэнк осмотрел существо. Левый фронтальный глаз у него действительно был оранжевым, а правый — зелёным.

— О, — сказал Фрэнк. — Простите.

Хаск вошёл в гостиную и уселся. Фрэнк осмотрел семерых пришельцев. Они видели на Земле многое. Хотя им старались показать человечество с лучшей стороны, наверняка они видели и какие-то из худших. Тосоки сталкивались с бедностью и загрязнением природы, и они знали, что полицейские сопровождают их, чтобы охранять от возможного нападения со стороны людей, которые хотят причинить им вред.

И всё-таки способность человечества к насилию до сего момента оставалась для них абстракцией. Но сейчас — сейчас придётся им сказать.

— Друзья мои, — произнёс Фрэнк в море круглых, как блюдца, глаз. — У меня плохие новости. — Он замолк. Чёрт, почему у тосоков нет мимики? Он всё ещё не умел толком распознавать движения их черепных щупальцев. — Клит умер.