Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

А которых просто так — из рукава обдашь, и тоже встают.

А нас не. Не трогают. Потому в монтерке пьем, и если завалимся, то под щитом, а им скажем: «Если вы нас обливать будете, то попадете на щит, и вас через воду убьет».

И ничего. Не трогают. Боятся.

Телеграмма

Филатовский институт. Одесса, 1963 г.

На отделение пришла почта. Передаю полученную телеграмму старичку-грузину. Он плохо говорит по-русски.

— Милинашвили! Вам телеграмма из Тбилиси. Прочитать?

— Да.

Читаю: — «Вызываетесь для телефонного разговора Тбилиси, 17.00, 27 ноября, номер заказа 349». Поняли?

— Нэт!

— Закарзян! Идите сюда! Милинашвили телеграмма. Надо перевести. Грузинский знаете?

— Канэшна, знаем! Читай тэлеграм!

Читаю.

Закарзян: — Сэйчас пиривидом!

Орет в ухо Милинашвили, хотя тот слышит хорошо:

— Милинашвили! Тэбэ тэлеграм пришел. Панымаэш? Тэбэ син Тыбылыси вызывает! Заказ тэбэ пришел! Хадыт тэлэфон нада. Панымаеш?

Милинашвили: — Нэт.

— Нэ панымаеш? У тэбэ башка ест? Пачиму нэ панымаеш? Еще адын раз гаварит буду! Тэбэ заказ Тыбылыси вызываит. Син у тэбэ ест?

Милинашвили: — Нэт.

Закарзян: — Как нэт, как нэт? Гаварыл три син ест, а тэпэр нэт?

Милинашвили: — Да.

Закарзян: — Тэпер да? Уже син радыл? Тэбэ тэлефон хадыт нада, син гаварыт будэш. Завтра гаварит будэш.

Я вмешиваюсь: — Сегодня. В пять часов.

Закарзян: — Сыводня. Пять часов. Панымаеш?

Милинашвили: — Да.

Закарзян: — Я гаварыл — пиривидом!

Урок русского языка

Филатовский институт, Одесса, 1963 г.
Моя коллекция - i_012.jpg

Закарзян: Сестра пришель, укол хотэль дэлат, никого нэ нашель и ушель.

Маробьян: Почему, скажи, пожалуйста, говоришь: «сестра пришель, систра ушель?» Надо говорит: «систра пришла, систра ушла»…

Закарзян: Ты молодой, да?

Маробьян: Ну, молодой. Что ты хочэшь этим сказат?

Закарзян: У тэбя зубы ест?

Маробьян: Ест.

Закарзян: А у меня на букву «а» зубов нэ хватает. Понял?

Ладога

Иван Петрович Давыдов, шофер, 51 г. Ленинградская глазная больница, 1962 г.

Я про себе хочу рассказать. Я у Якубовского личный шофер был. Он был начальник ледовой трассы. Три ромба носил. В ноябре трасса открылась, и погнали туда машины. Работали день и ночь, только как ростепель на Ладоге, так стоим.

Я у Якубовского спросил раз: «Чего это мы столько машин гоняем и, день и ночь, возим да возим?» А он: «Сейчас, — говорит, — и суток мало. Если, — говорит, — не будем возить, помрет Ленинград с голоду».

Ну и гоняли. А Ладогу то приморозит, то развезет.

Вот раз выехали мы с ним.

Он говорит: «Гони быстрей. Сводку передавали, что потает».

Поехали. Навстречу машины идут. С того берега. Муку везут. Потом реже пошли. А уже вечер был. Фары я включил, но с защитными колпаками мало свету все равно. Вот едем, а я смотрю — что-то блеснет впереди. Подъехали — вода.

Я говорю: «Как, мол?»

А он: «Валяй, поезжай помаленьку. Это сверху вода, а снизу лед. Мне, — говорит, — на тот берег надо, хоть убейся».

Ну, поехали по воде — помаленьку. А кругом тепло и ветер. Градус нагоняет. Навстречу машина идет.

Я остановил, спрашиваю: «Как там впереди?»

Он говорит: «Еле проехал. Там, — говорит, — ветер лед ломает. Я, — говорит, — последний. Вам не проехать, вертайте назад».

Якубовский спрашивает: «А пешком можно?»

Тот шофер говорит: «Машина не пройдет, а пешком — кое-где лед стоит крепкой».

Якубовский говорит: «Поезжай, покуда можно».

Поехали. Скаты у меня чуть не по оси в воде. Кажну минуту жду — провалюсь. А уж мы далеко уехали. Полдороги, а может быть, еще боле того прошли.

Как раз на прошлой неделе тут случай был. Автоколонна шла, и головная машина провалилась. В пролубь. Недалеко от берегу. Как и не было ее. Колонна встала, шоферы выскочили — куда там! Вода одна. Да круги поверху.

Один вдруг всех растолкал: «Привязывайте меня — нырять буду. Тут неглыбоко».

Капитан говорит: «Отставить! Нельзя».

А тот: «Не привяжете — тáк нырну. Там брат мой, Лешка».

Привязали его. Веревку в руках держут. Так он, — можешь себе представить? — три раза нырял. Обмерз весь. Ледом покрылся, фуфайка вся во льду. Ничего не вытащил. Самого потом в санбат свезли. Выжил. Потом робятам говорил: «Машина близко под водой была, дно — вот оно, рядом, да дверцу заклинило. Не смог открыть, как ни дергал. На третий раз уж стекло в кабине разбил, до брата дотронулся, да пообмер сам».

Да. Мы, значит, едем. И чувствую я, что не доедем — потонем. И впереди вода, и сзаду. Не так, что все время в воде, но по леду с километр проедем, обратно по воде. Тает. И ветер сильный. А уж тут не знаешь, куда лучше ехать. Все же, впереди дороги мéне осталось до берегу. Только я это подумал, как у меня переднее левое колесо провалилось.

Вылезли мы. Сначала он. Он справа сидел, а за ним я.

Он говорит: «Бросай машину, пошли!»

Я говорю: «Вы идите, а я тут жердей поищу, может быть, вытащу колесо-то». — Машина-то хорошая. Не ломанная ни в чем.

Он и пошел один. А я стал рыскать вокруг. Там жердей валялось много, ими дорогу, значит, направление ставили — куда ехать. Набрал жердей, возвернулся, а моя машина уж всем передком в воду ушла, да и не подойти к ней — така трещина стала. Ну, думаю — надо Якубовского догонять, тут уж не до машины.

Пошел. А впереди трещит все — така пальба. Лед ломает. Шел, шел — обратно трещина передо мной. Вода. Черная. А я жердины-то с собой волочу. Ежели где перебираться или подо мной треснет. Но тут вижу — ходу нет. И то обидно, до берегу уж недалеко — километра три или пять. Видать берег. Повернул, пошел обхода искать. Да уж где тот обход! Эта трещина аж по всему берегу дала. А я пошел налево, ну и тут вдруг льдина-то обратно — как переломится! Метрах в четырех от меня. И дыбом встает. Я от нее ходу. А и там уже вода. И не знаю, как я очутился, но со всех сторон вода, а посередке моя льдина плавает. Потом ее к другой поднесло. Та поболе была. Потом и ее переломило. Ветром на меня воду-то так и наливат, так и набрызгиват.

И вот, можешь себе представить, четырнадцать часов так я с льдины на льдину прыгал. А уж днем меня катерок подобрал. Спасательный. Его по трассе пускали в ростепель. Потому много народу, вот как я, оставалось.

Втащили робята меня в катер. Сняли одежу и спирту дали. А у меня кожа ну вся бела, и если пальцем надавить — ямка остается. Это меня холодной водой четырнадцать часов кропило. Ну, на берег свезли. В санбате денек полежал в тепле. И все. И обратно — шоферить. А пошел бы я с Якубовским, и проскочил бы. Он ведь ладно прошел. Только у берега у самого уж вода была, так он метров двадцать по пояс прошел.

Другой раз гнал я машину порожняком. Тожа дело в ростепель было. Ночь. А я с того берега на этот ехал. Навстречу мне машины идут, люди тоже пешком идут. Тогда много из Ленинграду пешком по Ладоге уходили. И кучей идет, и по одному тожа. А дальше уже и нет никого. Один еду, думаю — проскочить бы успеть. Еду, проглядываю вперед-то. Кабы полынья или пролубь какая не оказалась.

Впереди люди. Трое. Рукам машут. Подъехал — офицеры. Один майор, кажись, был.

«Стой!» — командуют. В машину залезли. «Вези», — говорят.

Поехали. Едем не торопко, объезжаю я трещины. Ветер сильный на Ладоге. Холодеть стало. Это лучше — лед крепче.

И вот опять спереду человек. Идет, ковыляет. Подъехал — женщина. Така вся закутана в платок. И очки. Видно, с городу, да заплутала, да обратно пошла.

Мне: «Возьмите меня. С сил, — говорит, — выбилась».

22
{"b":"538635","o":1}