Первая наша бомба бездарно затонула, потушив разгоревшийся шнур – то ли дощечка была мала, то ли мы со страху слишком сильно ее толкнули на воду. Оставалась вторая. Сделав выводы из первого опыта, мы аккуратно опустили бомбу на водную поверхность, подожгли, стремглав бросились на землю за кочку, ожидая увидеть взметнувшийся в небо столб воды. Через пару мгновений мы услышали: «Пук!» – это взорвался патрон-детонатор.
Мы с опаской высунули свои разочарованные лица и смотрели на плавающую дощечку, на которой не осталось ни кусочка тротила: шашка рассыпалась на части, и все драгоценные кусочки утонули.
– А я зна-а-а-аю, почему так произошло! – протянул Бобрюша.
– Ну, и почему?
– Тротил взрывается только в закрытом пространстве, а так его только разнесло в стороны. Вот если бы он был в банке…
– А почему ты сейчас такой умный? Че до этого молчал?
– Так не подумал. А сейчас понимаю… Но не расстраивайтесь. Давайте я тогда из химкабинета, из лаборатории, кусок натрия сопру – вот рванет так рванет!
– Ну давай! Договорились! С тебя натрий!
Бобрюша не обманул: на следующий день, пока мы отвлекали химичку, он дерзко пробрался в лабораторию и быстро стянул с полочки заветную склянку. Мы побежали в овраг. Такого эффекта мы, если честно, не ожидали: вот жахнуло так жахнуло! Случайных прохожих около пруда как будто взрывной волной снесло – к нашему восторгу, все они в ужасе разбежались в разные стороны.
Уроки литературы
С училкой по литературе у Коляна были принципиальные идеологические разногласия. Началась эта история давно, еще в прошлом году, с темы урока «Интернационализм в творчестве Пушкина». Все одноклассники по очереди рассказывали одно и то же: что Пушкин был полунегр-полурусский, что знал и русский, и французский языки и что его стихи переведены на все языки мира.
Колян копнул глубже, и, когда дошла очередь до него, он обратился к первоисточнику – к тексту пушкинских сказок:
– Пушкин по натуре был интернационалистом и с любовью писал о разных народах. В его знаменитой «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях» он так описывает ежедневные развлечения русских богатырей-интернационалистов:
Перед утренней зарею
Братья дружною толпою
Выезжают погулять,
Серых уток пострелять,
Руку правую потешить,
Сорочина в поле спешить,
Иль башку с широких плеч
У татарина отсечь,
Или вытравить из леса
Пятигорского черкеса.
– Ты к чему это клонишь, Николай? – почуяла подвох училка, но поздно…
– К тому, что черкесы, татары и прочие народы нашей любимой Родины…
– Садись на место! Два тебе за предмет!
– За что?
– Знаешь за что!
– Вот не знаю! Несправедливо!
– Будешь пререкаться – родителей вызову.
– Они у меня Пушкина еще лучше знают…
– Молчать!!!
Когда ты умнее, диалог с учителем не получается – это закон школы.
Потом через несколько уроков была тема любовной лирики Пушкина, и Колян опять фундаментально подготовился: где-то раскопал полное собрание сочинений великого поэта и в качестве примера попытался зачитать отрывки из «Сказки о царе Никите и сорока его дочерях», а также наизусть декламировал «Гаврилиаду». Наша училка не могла найти убедительных аргументов и была вынуждена просто выгнать Коляна из класса.
– А что, это ж не я! Это ж великий поэт так сказал!.. – затихал в коридоре голос Коляна, убегающего от гнева училки.
Зато после уроков он храбрился:
– Следующий раз я гусарские стишки Лермонтова зачитаю! Пусть попробует заткнуть меня!
Что ни говори, а русскую классическую поэзию Колян знал уже лучше, чем училка. Поэтому она и злилась: он всегда мог прокомментировать ее слова и возразить, ссылаясь на классиков.
В этот раз он уже накануне предчувствовал, что его вызовут к доске, и поэтому предложил нам пари:
– Спорим, что я урок сорву?
– Конечно спорим! Для нас – беспроигрышный вариант: или спор выиграем, или урока не будет! А на что спорим?
– Если сорву урок, тогда в мое дежурство по классу вы за меня пол будете мыть!
– Договорились!
Училка задала на дом подготовить доклад на тему «Лишний человек Базаров». Предполагалось, что мы вызубрим шаблонные фразы из учебника о том, что «Базаров противопоставлял себя обществу в традиционном конфликте отцов и детей», и дальше подобной чепухи на две страницы. Колян был по натуре человеком глубоко эстетичным, и его передергивало от необходимости повторять за кем-то банальности.
Поэтому он заранее подготовился к развязке, которую сам и смоделировал. Выйдя к доске, он мерным шагом взошел на кафедру как на эшафот, взялся двумя руками за бортики, облокотился, солидно откашлялся и весомо произнес:
– Я не считаю, что Базаров – лишний человек. Но! Если вы все так считаете, то и говорить о нем – лишняя трата времени. На этом мой доклад окончен!
– Ты что, издеваешься надо мной? – вскричала училка. – Это все?
– Абсолютно! Базаров же – лишний человек!
– Я тебя убью! – решила она пошутить.
– Не стоит утруждаться, я обо всем позаботился сам, – с достоинством ответил Колян, при этих словах вынул из грудного кармана игрушечный револьвер, приложил к виску и спустил курок. Раздался громкий хлопок пистона, и Колян очень натурально грохнулся на пол с высоты своего почти двухметрового роста. Наши овации заглушили рев училки. Ни о каком уроке уже не было и речи – нас не могли угомонить, и училка в конце концов просто распустила нас по домам.
Хотя Колян и получил двойку за доклад, но зато остался при своем мнении и сорвал урок литературы – еще и спор выиграл, а мы пошли мыть за него пол…
Есть наслажденье в бездорожных чащах
Индейские воины двинулись в поход. До пояса и ниже бедер они обнажены, грудь и руки их раскрашены, и при них лишь луки, колчаны и стрелы. Сомнений не оставалось: это дикие индейцы выступили на тропу войны. Не звякали удила, не звенели шпоры, не бряцали сабли. Слышались лишь глухие удары о землю неподкованных копыт, да порой ржание нетерпеливого коня, который тут же умолкал, сдерживаемый седоком. Они проходили неслышно-неслышно, как тени. Озаренные полной луной, они казались призраками…
Майн Рид. Белый вождь
Мне очень нравились книги об отважных и свободолюбивых индейцах, которые всегда предпочитали храбро погибнуть, но не смириться с несправедливостью и унижением. Эти фантазии об идеальных воинах-храбрецах переместились в мои игры. Больше я никогда не играл в войну, а стал изготавливать луки, стрелы, томагавки, ножи. Поначалу получалось не очень складно, но постепенно, прочитав про индейцев почти все, что было издано на русском языке, я прекрасно освоил теорию. Самой лучшей книгой была «Маленькие дикари» Сетона-Томпсона, в которой была подробная инструкция, как строить индейский шатер-типи, шить мокасины, делать луки и различать звериные следы. Оставалось только применить знания на практике, и постепенно мокасины становились удобнее, оперение на стрелах – ровнее, лук бил уже прицельно на 30 шагов. Неудивительно – ведь луки мы делали строго по рецепту: выбирали прямой ствол орешника, срезали его в зимнее время, когда не было сокотока в дереве, сушили в тени до лета, а летом аккуратно выстругивали лук. Лишь бабушка моя причитала, когда я приезжал к ней на летние каникулы:
– У всех внуки как внуки, а у нас! Нарядятся в перья и с топорами и криками друг друга гоняют! Дикари какие-то!
– Не переживай, бабушка! Это игра такая, мы ж на каникулах!
– Да вон лучше б футбол какой-нибудь!
Все свое свободное время мы с друзьями-«индейцами» проводили в лесу, благо наш дом стоял на самом краю леса. Мы оборудовали в лесу поляну, на которой жгли костер, играли, стреляли из лука и метали ножи и томагавки в цель. На вершине высокого клена была устроена смотровая площадка, к которой вела лестница вдоль ствола. Обычно мы сидели вокруг костра на удобных огромных бревнах, вели долгие беседы и знали, что нет ничего крепче и важнее нашей дружбы. Но на всякий случай мы все-таки решили поклясться кровью, разрезав себе пальцы по индейскому обычаю. Букин дольше всех ковырялся ножом в своем пальце – уж слишком жалко было себя.
