– Так, бабке только не говорите, что я лазил в подпол, понятно?

– Понятно!

Когда вернулась наша бабушка, он спросила:

– Ну, как у нас дела, чем вы занимались с дедом?

Наши сестренки хором ответили!

– У нас все хорошо, мы весь день играем, а дед в подпол не лазил!

В ответ бабушка так сверкнула глазами, что дед быстро вышел во двор, «от греха подальше», как он обычно говаривал.

После этого мы начинали завтракать. Но Леночка с Валеркой отказывались доедать кашу, тогда дед доставал из тумбочки свои фронтовые медали и объявлял, что тот, кто доест первым – получит медаль. Выиграл Олежик, но, слава богу, медалей хватило на нас всех.

– Теперь можно пойти на улицу?

– А кто будет мыть тарелки? – поинтересовалась бабушка.

– Отстань ты от них Христа ради, а то вообще к тебе больше не приедут! Идите играйте во двор! – скомандовал дед, и мы молниеностно сбежали, чтобы не участвовать в опасной дискуссии.

Никаких других игр, кроме игры в войну, я не признавал, а мой брат любил играть в машинки. Может быть, потому, что его отец, дядя Слава, был начальником на автозаводе и у них у самих была своя машина. А может быть, и потому, что не понимал главного: единственная достойная уважения мужская профессия – это Родину защищать, как говорили в любимом кино. В машинки можно поиграть и дома, а на улице мы все-таки начали в войнушку.

Ни на какую другую роль, кроме командира, я был не согласен и имел для этого веские основания. Во-первых, у меня были настоящие полевая сумка, кобура от пистолета, портупея и пилотка; во-вторых, я был чуточку старше всех; а в-третьих и в-главных – я семь лет прожил на настоящей государственной границе, и мои отец с дедом были командирами. Итак, брат был моим солдатом, а сестры – на то они и сестры – медсестрами. Народу было маловато, да и врагов не было, поэтому эта игра быстро им всем надоела и все захотели ее прекратить. Тогда я сильно разозлился и по законам военного времени решил расстрелять всех как трусов, дезертиров и предателей.

«Расстрелянные» попали в лучший мир и радостно убежали играть в вышибалы.

Сестер я отпустил сразу, а Олежику пришлось помучиться:

– Кто же так умирает? Давай как взаправду!

– Ну я же упал как на самом деле!

– А почему ногами не дрыгал? Что, не видел в кино, как надо? Вставай, еще раз попробуем!

– Ну ладно!

– Бах! Ну вот, теперь похоже! Можешь идти!

В этот момент на крыльцо вышел дед и, увидев меня, обвешанного с ног до головы воинской амуницией, засмеялся и сказал:

– Ну ты прямо вылитый Кирилл!

– Какой Кирилл? – обиделся я. – Это поп, что ли, с нашей улицы, к которому бабушка на похороны ходила?

– Да не поп, – засмеялся дед, – командир у меня был во время войны, грек Кирилл. Вечно обвешается с ног до головы оружием, как новогодняя елка, и ходит бренчит!

Дед развернулся и ушел, а мне стало стыдно. Я осмотрел себя сверху донизу, снял полевую сумку, фляжку, саперную лопатку, пилотку и потихоньку отнес их домой. Оставив на себе только ремень и кобуру, я побежал на улицу, чтобы присоединиться к компании.

Олежик с Леночкой считались зажиточными, и все шутили, что скоро их будут раскулачивать. Кроме машины, у них был магнитофон, и они каждый год ездили отдыхать куда-то на юг, в Сочи, откуда и привозили пепси-колу. Их родители – дядя Слава с тетей Зиной – всегда любили покрасоваться перед моими и при всех говорили: «Что толку, что ваши дети сидят книжки читают? Грамотность не принесет богатства. Нужно уметь правильно устроиться! Не надоело вам всю жизнь по тайге мотаться? Еще неизвестно, куда пошлют. Кому это нужно?»

Моя мама им завидовала, а вот отца это никак не трогало. Я спросил у мамы, почему мы никогда не ездим на юг – офицерам платят меньше денег, чем директору завода? Видимо, я наступил на больную мозоль, и она ответила: «Офицерам платят хорошо. Просто твой отец очень водку любит. И дружков своих». Мне стало обидно, но я не понял, почему это плохо – любить друзей – и как это связано с морем. Больше ничего у мамы я спрашивать не стал, так как почувствовал себя виноватым.

Как-то раз дядя Слава хвастался перед отцом своими многочисленными ружьями (они оба были заядлыми охотниками). Когда мы остались одни, я спросил отца:

– Почему у дяди Славы столько красивых, дорогих ружей, а у тебя – всего одно?

– А сколько ружей берет охотник на охоту?

– ??? Как сколько? Одно…

– Ну в том-то и дело! Зачем человеку пять ружей, если на охоту он ходит с одним? Главное – уметь стрелять! Стреляет ружье, а попадает в цель стрелок! Ружье должно быть одно, но любимое. Так же, как одна мать, одна жена и одна Родина. Все понял?

Отец прав, конечно: ружья, машина и магнитофон – все это действительно не имеет значения. Только вот на море очень хочется…

Мне хотелось побольше узнать о тех странах, из которых приезжают разноцветные курсанты нашего военного училища, поэтому после моих бесчисленных вопросов отец принес и повесил на стену политическую карту мира. Наша Родина была обозначена на ней красным цветом. Отец сказал, что я должен выучить названия всех стран и их столиц, а в качестве иллюстраций стал приносить мне монеты, которые он получал как сувениры от своих курсантов-иностранцев. Постепенно у меня собралась внушительная коллекция. Монеты были все такие интересные: на гербах – разные животные, которых я и в зоопарке не видел, а на некоторых – даже наш автомат Калашникова – АК-47. Проще всего мне давались столицы Латинской Америки – я их выучил быстро, но вот с Африкой было сложнее: Виндхук, Нджамена – было даже трудно выговорить, не то что запомнить…

Иногда отец устраивал мне экзамен: ставил спиной к стене и «гонял» по карте. Особенно это ему нравилось, если он бывал нетрезвым. В такие минуты я размышлял о словах матери «про водку и про дружков».

Наконец я решился спросить деда, почему мы не можем ездить на юг к морю, как некоторые. Он нахмурился и спросил, с чего это я взял. Я пытался выкрутиться, чтоб выгородить маму, и перевел вопрос в более общую плоскость:

– Деда, если мы живем при социализме и у всех всего должно быть одинаково, то почему же тогда у некоторых есть много, а у других – почти ничего.

– Что ты имеешь в виду?

– У некоторых есть машины, магнитофоны, они ездят на Черное море купаться. А у нас нет даже квартиры.

– Квартира у вас будет – ты знаешь, что военные переезжают с места на место. А что касается всего остального… хоть мы живем при социализме, но люди все равно разные. Есть люди жадные, которые живут ради вещей и ради денег, они стараются накопить как можно больше. А есть люди, которые живут ради знания. Вот ты ради чего живешь?

Я вспомнил про свою коллекцию монет и задумался: для чего я их собираю? Вначале я хотел выучить названия стран и их столицы – значит, ради знания. Но теперь я выучил все страны, а страсть к монетам осталась – у меня их становилось все больше и больше. Для чего я их коплю – для знаний или для денег? Я рассказал деду про монеты. Он грозно ответил:

– Деньги – зараза! А ты коллекционируешь заразу со всего мира!

– А что же мне делать?

– Как что? Выкинуть! В этом твоем собирательстве нет ничего хорошего!

Я промолчал: это был первый раз, когда я в глубине души не захотел слушаться деда, а пошел и припрятал свои монеты на всякий случай подальше.

Поход с дедом в баню – настоящий праздник для нас. Всю неделю мы собираем «трюльники» – трехкопеечные монеты, ведь в бане стоит автомат газированной воды. Там за три копейки можно налить стакан газировки с сиропом, и мы с братом ходим в баню только из-за этого.

В общем, деду нужна баня, а нам нужна газировка. Это компромисс стариков и детей: мы соглашаемся с ним идти париться за газировку, он соглашается угощать нас газировкой, если мы идем с ним в баню. А баня для деда очень важна – туда он ходит не просто помыться, а как в клуб – встретиться со своими друзьями и однополчанами. Для нас же все его друзья – на одно лицо, мне они напоминают состарившихся сказочных богатырей, покалеченных войной: кто безрукий, кто безногий. Только вместо щита с мечом у каждого – цинковый тазик в руке и дубовый веник под мышкой. А мы, внуки, только и ждем не дождемся, когда нас подпустят к газировке.