– Здрасьте, я только чуть-чуть погреться, можно?

– Можно! А ты знаешь, что это за здание?

– Нет, откуда ж мне знать?

– Это Академия наук!

– О! Извините, я тогда пойду!

– Нет-нет! Можешь побыть! Иди посмотри на мозаику! – И она указала мне рукой наверх, где во всю стену было изображение всадника с саблей в руке.

– А кто это?

– А ты не узнаешь?

– Наверное, Петр Первый, – безошибочно определил я по характерным усам и треуголке.

– Да, а мозаику создал Михайло Ломоносов! Основатель первого университета! Может быть, ты в нем будешь учиться, кто знает!

Потом бабушка провела меня наверх и показала конференц-залы с роскошной мебелью – это был настоящий дворец, каких я раньше в своей жизни не видел. Поблагодарив ее, я вспомнил, что нужно возвращаться к родителям, которые меня уже потеряли.

Музей этнографии, как и весь город, был основан самим Петром Первым. Вначале он назывался Кунсткамера – комната редкостных диковин. С него начались все музеи в России. Петр Первый был странным человеком, и коллекции у него были странные: коллекция заспиртованных младенцев-уродов, коллекция собственноручно вырванных зубов своих придворных и другие занятные вещицы, вызывавшие удивление. Но это было только начало. Я не предполагал, что за дверью этого зала открывался целый мир – безбрежный и интересный – мир разных народов, населяющих Землю.

Видимо, заспиртованные уроды взбудоражили детское сознание, сделав его более восприимчивым к новому, и после этого меня захватило и понесло по волнам вслед за великими путешественниками к папуасам в Новую Гвинею, к аборигенам в Австралию, к грозным самураям в Японию, к свободолюбивым индейцам в Америку.

Поразительно, как много следов оставили в дальних странах наши мореходы. На экскурсии нам рассказали, что гавайский король Камеамеа был другом нашего моряка Василия Головнина, а русский ученый Миклухо-Маклай жил среди папуасов. Благодаря таким смелым путешественникам люди в таких дальних краях узнавали о нашей Родине! Жалко, что все страны и острова уже открыты. А может быть, осталось где-нибудь что-то неоткрытое? Но, увы, белых пятен на карте уже нет… Только Антарктида, но там никто, кроме пингвинов и полярников, не живет. Какая это прекрасная работа – изучать жизнь других народов и всем им рассказывать о нашей великой стране!!! Это гораздо более интересно даже, чем сидеть далеко в тайге и защищать границу… Хотя и то и другое, конечно, нужно. По крайней мере, с отцом лучше этот вопрос, наверное, не стоит обсуждать…

Я ходил завороженный по музею весь день, рассматривая коллекции японских нэцке, самурайские мечи, узоры на индейских мокасинах, малайские кривые кинжалы-крисы, и в моей голове не умещалось все это культурное разнообразие. А вот бы объездить все страны и увидеть всех этих людей собственными глазами!

На выходе я попросил родителей купить мне книжку о русских путешественниках. С того момента я начал читать о дальних странствиях все, что попадалось под руку.

На следующий день я попросил пойти в Кунсткамеру еще раз – я чувствовал потребность получить ответы на новые вопросы и еще раз прожить это условное путешествие по миру. К сожалению, у родителей были другие планы – им нужно было посмотреть как можно больше всего, и они потащили меня в Казанский собор – там был музей истории религии и атеизма. Вначале я расстроился и хотел закатить истерику, но потом одумался. В соборе тоже было интересно – египетские мумии, и еще я там узнал, что сердце Кутузова похоронено отдельно от него. Он завещал, чтобы, когда умрет, его тело было отправлено на Родину, а сердце было оставлено с русской армией, которая находилась в заграничном военном походе в Европе.

Вернувшись домой из поездки, я перерыл нашу библиотеку и собрал в одно место книги о великих путешественниках – о Ливингстоне, Головнине, Беринге. Потом я поговорил с дедом и объяснил ему, что меня теперь интересуют книги не о войне, а о путешествиях. Дед с пониманием выслушал меня и стал мне привозить сочинения Майн Рида и Фенимора Купера.

Я отложил в сторону «Книгу будущих командиров» и с упоением читал про Оцеолу – вождя семинолов. Чтобы не разбудить свою сестру, по ночам я читал под одеялом с фонариком. А лучше всего было заболеть и несколько дней не ходить в школу – тогда можно было провести с книгой в постели целый день.

Отец все чаще возвращался домой нетрезвым – на работе у него, видимо, происходило что-то неладное. Он периодически будил меня, скидывая одеяло, и гнал на кухню в одних трусах. Его и раньше не особенно интересовала моя учеба, а со временем он вообще перестал заглядывать в мой школьный дневник. Пока он чистил соленую рыбу и пил пиво, я должен был стоять по стойке смирно и отвечать на вопросы:

– Сколько танков подбил Илья Каплунов в бою под Сталинградом?

– А сколько потерял Гитлер в живой силе под Сталинградом?

– Почему винтовка Мосина называется трехлинейкой?

– В чем был основной стратегический замысел Кутузова в войне с Наполеоном?

– Сколько патронов в магазине автомата Калашникова?

– На базе какого танка создана самоходная установка СУ-100?

Проблем с ответами у меня не возникало, так как отец часто повторялся. Я знал, что наш земляк Каплунов один подбил 9 танков, что Гитлер потерял полтора миллиона, из которых триста тысяч пленными, знал, что трехлинейка так называется из-за своего калибра – трех линий, что в миллиметрах составляет 7,62… Но если отец не мог придумать очередного вопроса, то повисала неприятная пауза. Сам я предпочитал ни о чем не спрашивать, так как мог вызвать гнев отца на пустом месте. Стоял и думал: «Ну почему все так неправильно устроено? Профессия военного – защищать Родину. А если нет войны, то зачем нужна армия? В нашей стране все мужчины умеют обращаться с оружием, так как служили в армии. Военные в мирное время пьют и сходят с ума от безделья! А что я могу поделать? Я не могу изменить этого безобразия, но зато могу вырасти и стать великим путешественником, уехать далеко-далеко отсюда и присылать лишь редкие письма домой. Уж лучше жить Миклухо-Маклаем с папуасами на острове, чем так у себя дома…»

Чтобы как-то отвлечься, во время допросов я обычно рассматривал пальцы на ногах у отца. Кадровых военных сразу можно отличить по ногам: от постоянного ношения сапог у них все пальцы слипаются, уродливо изгибаются, принимая форму сапога. Особенно страдает мизинец – самому маленькому достается больше всех. Он всегда красный и опухший, но стремится хоть как-то проявить свою индивидуальность, отлепиться в сторону от общей массы. Но не тут-то было – пальцы тоже служат в армии. Наверное, через несколько поколений военные будут рождаться со ступнями без пальцев. Или сразу в сапогах…

Когда отца прорывало, он начинал рассказывать, как на их рембазу приходят подбитые БТРы, все внутренние стенки которых забрызганы кровью и мозгами наших солдат. В разгар «допросов» на кухню врывалась моя мама, у которой не выдерживали нервы, она выгоняла меня спать, а отцу устраивала скандал, принимая удар на себя со словами: «Ну что ты за человек такой!!!» Я не знал, кого жалеть: ее, себя, отца или нас всех. Мне становилось стыдно, что я служил причиной ссоры, и я долго не мог уснуть, слушая ругань. Еще мне было стыдно из-за того, что мама за меня заступается, и получается, что будто бы я прячусь за ее спину. Поэтому иногда я запрещал ей вмешиваться в наш разговор с отцом, и она расстраивалась, не понимая меня и считая неблагодарным.

Не знаю, к чему бы все это привело, если бы не пришел еще один приказ – отца отправляли на новое место службы в Закавказье, так как там требовались военные специалисты его профиля. Вначале он уехал один и присылал радостные письма, но с каждым разом радости в письмах убавлялось. Мы должны были ехать к нему, но мама очень не хотела. Потом я узнал, что отец готовил курсантов в Тбилисском училище горной артиллерии, а оттуда летал в «загранкомандировки». Там он испытывал системы залпового огня. Через несколько месяцев он приехал домой и привез мне в подарок карту Афганистана.