Но в парилке интересно. Действия бывалых завораживают: те снуют в дыму и совершают какие-то магические действия – ну прямо настоящие колдуны! То нальют на камни шипящую воду, то начнут как очумелые хлестаться вениками, то простынями в воздухе размахивают, обдавая всех таким жаром, что даже здоровые мужики кряхтят, хватаются за уши и нагибаются вниз.

– Вы, мелюзга, жарко будет – вниз спускайтесь! – поучают старики детей. – Внизу жара нет.

Конечно же, мы с Олежиком соревнуемся, кто дольше высидит. Но дед не разрешает нам сильно увлекаться:

– Ну хватит! Накалились – теперь марш водой обливаться!

И мы вместе с клубами пара выкатываемся из парной.

– Как заново родился! – с улыбкой хлопает себя дед по обвислым ляжкам, неторопливо одеваясь. А нам эта фраза непонятна…

– Дед, a можно уже…

– Оделись? Ну тогда ступайте! – и выдает нам горсть желтых монет.

…Олежик барствовал: бросал трюльник, наливал сироп и сразу же отдергивал стакан, чтобы пустая газировка текла мимо. Потом он повторял операцию – таким образом в его стакане скапливался чистый неразбавленный сироп. А я демонстративно пил чистую газировку, которую можно было налить за копеечку. Мы же с ним хоть и родственники, но живем по-разному: он – сын директора, хочет показать, что может все купить; а я – сын офицера, хочу показать, что могу обходиться без излишеств. Две философии, два образа жизни. Тогда я не знал терминов «сибарит» и «аскет», не знал истории богословских диспутов между «стяжателями» и «нестяжателями», но суть нашего с Олежиком противостояния была той же самой.

А дед выступал в роли вселенского примиряющего начала – он наполнял газировкой с сиропом целую трехлитровую банку и брал ее с собой для нас домой. Там мы все дружно пили из одного источника, забывая о своих разногласиях.

Кроме газировки, в мире существовало еще одно огромное удовольствие – оно называлось «мороженое» и появлялось в нашей жизни в виде 40-литровой алюминиевой фляги для молока, которую прикатывали на перекресток улиц Комсомольская и Ленина. Тогда дед выдавал каждому из нас по 20 копеек, мы срывались из дома и бежали занимать очередь.

В этот раз дед вытащил трехрублевую бумажку и, положив на стол, объявил, что это – на всех. Леночка шустро подскочила к столу и забрала бумажку. Мы стояли в недоумении, пока Олежик не выскочил вслед за Леночкой в сени. Там что-то громко звякнуло, прошла минута, и зашел сияющий Олежик, размахивая купюрой со словами:

– Леночка не хочет мороженого и никуда, наверное, не пойдет!

При этих словах мы радостно побежали к заветному перекрестку, оставив Леночку наедине со своим горем.

Очередь уже была немаленькая, народ волновался – а всем ли хватит. Каждый по очереди протягивал 20 копеек, и толстая румяная продавщица не спеша накладывала ему большой ложкой в вафельный стаканчик заветную белую массу. Затем ставила на весы, убирала излишки и угрюмо совала стаканчик в руки покупателю. Некоторые могли позволить себе больше – давали 30 копеек со словами: «Мне – 150!» И продавщица накладывала «с горкой» 150 граммов вместо ста. На таких людей очередь смотрела с уважением и завистью. Задние в очереди волновались и постоянно спрашивали у передних: «Посмотрите, на сколько там еще хватит?» И тут подошла наша очередь. Мы с Олежиком подготовились заранее – поставили на прилавок молочный бидон, шлепнули трехрублевой купюрой и внятно произнесли: «Нам – на все!» Продавщица бровью не повела и начала скрести остатки со дна. Мы поняли, что назревает катастрофа. Следующие за нами беспокойно начали переваливаться с ноги на ногу, как пингвины в зоопарке. Послышались реплики:

– Че, я не понял, там все заканчивается, что ли?

– А эти два прыща все мороженое забрали?

– Мы тут час на жаре зря, что ли, паримся?

Все еще с виду сохраняя спокойствие, мы с достоинством закрыли крышку бидона, развернулись, направились в сторону дома и, только услышав в ответ на крики толпы ругань продавщицы: «Чего непонятно??? Совсем нет! Совсем! Можете языком флягу облизать!» – мы на всякий случай припустили вперед. Я сказал Олежику:

– Бежим через дворы!

Я еще не успел рассказать вам, что у нас были разработаны несколько маршрутов прохода через дворы к дому. Мы делали это с друзьями на случай ядерной войны. Если вдруг на нас нападут американцы, то мы должны быстро уйти из дома в безопасное место. В моей тетради был нарисован план района и обозначены маршруты отступления. Все соседние дворы мы знали досконально – где нужно доску от забора отодвинуть, где на крышу сарая по лестнице забраться, где пролезть через помойку.

Наше беспокойство было не напрасным – за нами быстрым шагом отправились два больших мальчика, но мы быстро затерялись во дворах. Прав дед, приговаривая: «Изучайте местность, на которой живете! Нас невозможно победить потому, что мы любим и знаем свою землю!»

В церковь ходить было не принято – у родителей могли возникнуть проблемы на работе, ведь мой отец был коммунистом. Но прабабушке можно было все. Это был единственный человек, который мог себе позволить общаться с Богом в открытую. С моей легкой руки все родственники звали ее Баба Маленькая – так впервые я назвал ее, когда был еще младенцем. Меня, видимо уже тогда, поразил ее тщедушный сгорбленный вид. Она была очень-очень старенькая, помню ее рассказы про «Первую Империалистическую», в которую ей пришлось побыть сестрой милосердия.

Это маленькое иссохшее тело было волшебной лампой Аладдина, которая заключала в себе большого доброго джинна. Доброты ее хватало на всех, она окутывала ею, как утренним туманом, всю землю. Жила она в сказочной избушке, покосившейся до такой степени, что если вы уронили случайно на пол 20 копеек, или, как она по-старомодному называла, «двугривенный», то он мог укатиться в противоположный провалившийся угол. Спала Баба Маленькая на старинном сундуке, кроме икон и часов-ходиков, в избушке ничего не было, никакой особой утвари. Всем детям она приносила гостинцы: гривенник или двугривенный на мороженое, кусочек сахара или конфету, а если и этого не было, то горсть очищенных семечек. Семечки она сидела и чистила для нас сама. Все вокруг говорили, что она святая. Пенсию получала пять рублей в месяц. И еще она смешно, по-сказочному, выговаривала некоторые слова: «церьква», «четверьх» …

– Бабушка, а почему голуби ходят, а воробушки прыгают?

– Милок, это издавна так повелось. Когда римляне прибивали нашего Боженьку к кресту, воробушки приносили им гвоздики. А голуби жалели его, приносили водичку в клювике и поили. Чтобы люди помнили об этом, наш Боженька Иисусе наказал воробушков и связал им ножки…

Лично я всегда об этом думаю, когда смотрю на воробьев. А глядя на воробьев, вспоминаю Бабу Маленькую, а вспоминая о том, как она жила и как умирала, думаю обо всей Вселенной и о том, что мы о ней знаем и чего не знаем. Ведь мы сами – это лишь то, что мы знаем о себе и о мире. Где она, та граница, которая отделяет нас от не-нас? Где заканчивается наша Ойкумена? Процесс познания бесконечен, только вот времени нам выделено маловато.

Из-за этого маленького воробушка я каждый раз сам улетаю, как птичка, в своих мыслях так далеко, что не сразу могу вернуться.

Вот мы и получили квартиру в новом офицерском доме! По количеству детей в семье нам вообще-то было положено по закону трехкомнатную (если дети разнополые). Отец ходил к командиру, но тот ему сказал, что если хотите получить квартиру сейчас, то нужно согласиться на двухкомнатную, а если не согласны – будете ждать трехкомнатную неизвестно сколько. Мама сказала, что синица в руке лучше, и мы поехали смотреть.

Вот этот дом – девятиэтажный, наша будущая квартира – на восьмом. Дом очень красивый, снаружи облицован мелкой квадратной плиткой и так выделяется на фоне окружающих его серых хрущевок-пятиэтажек! Тут даже лифты есть! Я никогда в жизни не забирался выше пятого этажа и не катался на лифте. Здесь все пахнет по-новому и создается хорошее настроение. Когда мы зашли первый раз в квартиру и посмотрели с балкона вниз, у меня закружилась голова. Как же я буду прыгать с десантного самолета? Вот как раз и буду привыкать – наверное, если долго смотреть вниз, то не будешь чувствовать высоты. А какой вид с балкона открывается прекрасный: наши окна выходят на лес, на запад. И район города называется красиво – «Западная поляна», как будто мы опять вернулись в любимую тайгу. В этом лесу, наверное, будет очень здорово гулять. Конечно, как в тайге, здесь не постреляешь за домом и зверей не увидишь, но все-таки это – настоящий большой лес, а не какой-нибудь городской парк.