Жертвоприношение большого быка для общего пира находит аналогию в святочных — новогодних — обрядах карел. На новый год ряженые устраивали «заклание быка»: старика наряжали в вывернутую шубу и коровью маску с рогами, на голову надевали котелок. Так его водили по всей деревне, бык страшно ревел, пугая женщин и детей. Наконец, быка «убивали» ударом дубинки по котелку. Ряженого разоблачали и угощали пивом, после чего начиналось общее застолье. Очевидно, что этот древний обряд восходит к главному годовому празднику с жертвоприношением, которое должно было обеспечить людей изобилием пищи на весь год. Вспомним также чудовищного быка в храме Йомали у биармов. Бык был главным жертвенным животным и у эстонцев: Генрих Латвийский рассказывает, что когда упорствующие язычники схватили некоего тучного миссионера, они посадили его на быка и бросили жребий, кого из них принести в жертву богам; жребий, к счастью для христианского священника, пал на быка. Когда эсты собирались осаждать крестоносцев в замке Беверин, согласно сообщениям того же Генриха Латвийского, они стали гадать по приносимым в жертву животным: считалось, что если закалываемый бык падает на левую сторону — это дурное предзнаменование, означающее гнев богов. Еще один пример: у христианизированной мордвы на Троицу устраивался пир, на котором забивали купленного в складчину быка. Возможно, культ жертвенного быка восходит к охотничьему культу жертвенного оленя или лося и имеет очень древние истоки.

Особым почитанием у финнов и карел, как и у прочих финно-угорских народов, пользовался медведь. Он возник из шерсти, брошенной с небес в воду; по другим мифам — родился возле небесных светил на небе, у Большой Медведицы, откуда был спущен на серебряных ремнях в позлаченной колыбели в лес, где и остался на серебряных ветвях сосны (о сходном мифе, известном обским уграм, будет рассказано ниже). Охота на медведя сопровождается целым циклом заговоров, в которых зверя уговаривают, будто он не был убит охотником, а сам пришел в дом к людям «с мёдным животом от меду»: для него, как для дорогого гостя, убирают избу. Медведь — родственник человека, он из рода Адама и Евы: известны его отец и мать — Хонгатар (слово, родственное названию сосны). В некоторых заговорах медведя встречают как жениха, «в шубе денежной красавца» — стелят постель с золоченой периной (о медвежьей свадьбе мы говорили выше). Череп убитого медведя вешали на сосну — туда, откуда пришел первый мифический зверь: верили, что дух медведя возродится вновь.

В финской и карельской мифологии творцом вредоносных существ оказывается злая волшебница Сюэтар (Сюэятар). Она породила вредоносных насекомых, из ее плевка в море рождаются змеи:

В других мифах — заговорах о происхождении змей — говорится, что они возникли из волоса девы-хийси, упавшего в море.

В карельских сказках, где Сюэятар оказывается ведьмой сродни русской бабе-яге, она хочет проникнуть в мир людей, чтобы навредить им. В одной сказке рассказывается, как старуха, у которой было девять сыновей, стала готовиться к новым родам. Тогда сыновья покинули дом, велев матери вывесить на дверях прялку, если родится девочка, и топор, если опять появится мальчик. Старуха родила дочь, но Сюэятар ночью поменяла прялку на топор. Увидев этот условный знак, сыновья тут же решили не возвращаться домой.

Когда мать рассказала выросшей дочери, как ведьма обманула ее братьев, та решила отправиться на их поиски. Дочь испекла колобок, замешанный на своих слезах, и попросила его катиться к девяти братьям. Но по дороге ее повстречала Сюэятар, и как только они добрались до жилища братьев, стала уговаривать девушку: «Плюнь мне в глаза, а я тебе». Наивная девушка поддалась на уговоры, тут-то Сюэятар и закляла ее: «Твое лицо мне, а мое лицо тебе!» Красавица-сестра превратилась в безобразную ведьму, а Сюэятар отобрала у нее и разум, сказав братьям, что привела с собой пастушку.

Поселившаяся с братьями ведьма и вправду заставила бедняжку пасти коров в лесу, возвращая ей на время ум. В хлеб пастушке Сюэятар запекала камень. В лесу девушка пела жалостливую песню, рассказывая о своей судьбе, — эту песню и услышали братья. Братья и подучили девушку вернуться домой среди дня, чтобы ведьма не успела лишить ее ума, и пожаловаться на боль в глазах. Братья заставили Сюэятар плюнуть в глаза сестре, и та вернула себе прежний вид.

После этого хитрые братья истопили баню, а перед порогом вырыли яму, заполнили ее горящими ветками, а сверху прикрыли ковром. Сюэятар упала в яму, но, сгорая, успела произнести заклинание:

О том, почему вороны и сороки считаются вредоносными (вместе с воробьями и прочими пичужками), хорошо знали крестьяне, хранившие свой хлеб в ригах. В другой — финской — сказке рассказывается, как сорока пригласила к себе на обед ворону — поклевать лишайник с елей. Ворона отказалась от невкусной еды и позвала сороку в ригу — поклевать хлеб, но предупредила, что надо клевать, да оглядываться. Тут появились хозяева и пристрелили воровку. С тех пор ворона охает, а сорока стрекочет — смеется над товаркой, которая сама попала в беду.

Концовка первой сказки представляет собой типичный этиологический миф о происхождении вредоносных птиц из тела злобного первосущества, второй — о происхождении криков, которые издают птицы.

Другой вариант этиологического мифа содержит финская сказка о щуке и змее. Некогда они жили вместе в воде и поспорили: кто первым сможет доплыть до берега, тот останется там жить. Щука сказала: «Если я раньше доберусь до суши, съем ребенка и овечку». Змея же отвечала, что не причинит никому вреда, если ее не раздразнят. У алчной щуки весло переломилось во время плавания: с тех пор кость в ее голове похожа на сломанное весло. Змея же осталась жить на земле.

Круглая — сотворенная из яйца — Земля омывалась волнами Мирового океана. Она была накрыта вращающимся небосводом (состоящим их нескольких слоев), неподвижной осью которого была Полярная звезда, Мааннэла — «Гвоздь земли» (в эстонской мифологии ей соответствует Похьянэл — «Гвоздь севера»). Медная, каменная или железная гора или огромный дуб с вершинами, касающимися Полярной звезды, поддерживали небосвод. Дуб посадили три или четыре девы, напоминающие дев-норн у Мирового древа в скандинавской мифологии. В ижорской руне дуб вырос из пены, слитой после варки пива — священного хмельного напитка у финно-угров. Космический дуб был так велик, что его крона загораживала солнце и луну. Тогда из моря вышел чудесный человечек, который срубил дуб одним ударом своего топорика; мировое дерево упало и превратилось в небесную дорогу, соединяющую все части Вселенной — Млечный путь; упавшее Мировое древо стало также и мостом, соединяющим мир живых и мир мертвых. От щепок-стрел, летевших при падении Мирового дерева, распространились по миру болезни (недаром в заговорах говорится о колдовских стрелах, насылающих порчу, и о божьих, сражающих болезни).

Мировое дерево имело параллели в обрядовой жизни: у карел обрубленное или срубленное с особыми ритуалами дерево, как правило, ель, именовалось карсикко: оно отмечало границу охотничьих угодий, границу между «домом» и «лесом», а на древних кладбищах в священных рощах служило для связи мира живых и мира предков. На такие деревья наносили изображения духов.