— Что так плохо выглядишь, товарищ, санитар Пирогов, — для начала, участливо спросил Гусаров. — Может тебя во время нашего отсутствия ненароком обстреляли? Или почта принесла с родины дурные вести, что тебя сняли с доски почета?

— Да нет, все нормально, — понуро втянув голову в плечи прикрытые линялой майкой, как-то вяло произнес тот. — Поздравляю с благополучным возвращением…

— Ну, не хочешь не говори.

Охотно ввязываясь в разговор, согласился Алексей. И как само собой разумеющееся заметил: «Какой-то ты все-таки сегодня маниакально-депрессивный? Спал-то хорошо?».

— Хорошо, — недовольно пробурчал Пирогов. — Да, отцепись ты от меня. Ну, чего пристал, как налоговая инспекция…

— Солнце тебя… я смотрю не радует. Говорю, солнце не греет…

Грустно сказал Алексей и не обращая внимания на оскорбительное сравнение с налоговой инспекцией, тут же, оживившись, посоветовал от души:

— Ты водки выпей и солнце ярче засияет. Жизнь по-новому сформируется, и своими красками снова начнет тебя радовать… Забыл, как говорят в тех местах откуда мы с тобой родом: «Не питие от праздника, а праздник от пития.» Выпей и будет тебе праздник…

Пирогов на это только тяжело вздохнул.

Помолчали… Посвистели… Покачались на каблуках. Расходиться не хотелось.

По всему было видно, что Пирогов соскучился по общению. Может у него возникла та самая необходимость обычного человеческого разговора. Когда хочется высказаться близкому человеку. Поделиться с ним своими тревогами и опасениями, услышать совет… Но слов, тех самых, необходимых, пока не находилось. Однако именно он, первым и сломал возникшее молчание.

— А правда, люди говорят, что завтра снова в бой и что покой нам только сниться?

— А как же. Само собой.

В подтверждение сказанному, Алексей задрал на себе форменную легионерскую рубашку: «Видишь, по известной русской традиции, я даже чистое белье одел.»

— И что, всех возьмут? — испугался санитар. — Неужели заметут?

— Всех…

Уверенно, без тени сомнения подтвердил Гусаров. После посмотрел на него как психотерапевт и выдал пригов… т. е. диагноз:

— Тебя терзает и мучает неудовлетворенная ненависть к врагу? Можешь не сомневаться. На фронтах справедливой, освободительной войны, ты свою скрытую фантазию, вбить по рукоятку нож в спину неприятеля, очень скоро удовлетворишь… Патроны можно не экономить…

— Но там же стреляют, там же можно…

Он перебил Алексея, но не захотел, не смог выговорить. Спазм сдавил горло. Как бы в поисках защиты и поддержки протянул в сторону Алексея свои руки: «Видишь, вчера резал за ужином отбивную и поранился… Мозоль на всю руку.»

— Покажи, покажи, — искренне заинтересовался Гусаров.

Пирогов плаксиво скривив губы, резко протянул свою преступную руку, практически под самый нос Алексею.

Тот, как будто ждал этого броска ладони в область переносицы, легко увел голову в сторону. Чуть отстранившись, внимательно осмотрел то, что назвали раной и покачал головой.

— Беда… — со вздохом сочувствия произнес Алексей.

Но руку на выпускал. Еще немного, для приличия и придания себе солидности помолчав, со значением произнес:

— Но беда одна не ходит… Приготовься. Соберись. Выслушай меня внимательно… И не перебивай… Да, дорогой товарищ, санитар Пирогов! Многих друзей придется похоронить… За казенный счет… Но в битвах за идеалы демократии, напрасных жертв не бывает. Давай с тобой, на всякий случай, прямо сейчас попрощаемся.

Только после этого, Алексей выпустил руку санитара, который от боли уже побелел.

Он раскинул свои руки для объятий, а губы свернул в трубочку для троекратного целования в лоб и брезгливого, незаметного сплевывания в сторону. Однако, не смог довести задуманное до логического конца. Пирогов испуганно отстранился и прохрипел:

— Не говори так, солдат, ты меня пугаешь, — и стал пятиться от Алексея.

— И все таки… Обнимемся?

Гусаров не отступался от намерения исполнить целовальный ритуала до победного финиша. Он на полном серьезе собирался довести его до конца. Своего или пироговского, он пока не решил, но то, что не всеобщего, это он знал наверняка.

— Незачем…

Не желая показывать свой испуг, сухо обронил Пирогов. Повернулся и торопливо бежал из своего рабочего помещения. По ходу движения, странно тряс головой и что-то в недоумении бормотал себе под нос.

Алексей с непроницаемым лицом идиота, которому всегда и все неясно, еще какое-то время постоял с распростертыми и приготовленными для объятий руками. Но никто в них не упал. По всему было видно, что заранее попрощаться с Пироговым сегодня не придется.

Чтобы не тратить зря потраченные усилия, он пошел искать для объятий какого-нибудь завалящего именинника или в крайнем случае Колю Рысака. Тот сам броситься в раскрытые для объятий руки, с искренней благодарностью за сохранение своей драгоценной жизни.

Под дверью собственного жилища, Пирогова ждало очередная записка, при чем с тем именем, которое в конце концов вспомнил Рысак и которым очень гордился санитар. Он с испугом, как ядовитую змею осторожно поднял ее… И, почти мгновенно, с криком отбросил от себя прочь… Любопытство все же взяло свое. Собравшись с духом, поднял клочок бумаги. Развернул…

То, что он там прочитал очень ему не понравилось. Особенно то, что к нему конкретно обращались по имени, которое он сам себе придумал и о том, что именно он является носителем этого имени, никому не говорил. Как они вышли? И кто, эти загадочные — они? В записке корявыми буквами было написано буквально следующее:

Он повертел листок в руках. Пытался даже успокоить себя напевая «Марсельезу», но дрожащие руки выдавали его. Ни какой это, «к такой-то матери» не товарищеский розыгрыш. Даже предположение о том, что записка адресована его будущей жертве Коле Рысаку, не успокаивала, так как Коля мог быть только «Терминатором», а «Ассенизатором» — никогда.

Он еще раз повертел листок бумаги в руках. Странно, но на обороте был еще один текст, написанный современными готическими буквами. От отчаяния он прочел и его.